Холостяк - Карли Филлипс Страница 62

— Так ты слышала? — спросил Фред. Шарлотта еще не успела ответить, как он продолжил. По-видимому, он привык разговаривать во время починки труб, когда сидел под какой-нибудь раковиной, изолированный от внешнего мира. — У Мардж Синклер украли трусы.

Опять! Шарлотта принялась потирать виски.

— У Мардж? Я только вчера лично доставила ей ее заказ!

Фред пожал плечами.

— Знаешь, как говорится, сегодня здесь, завтра там. — Он засмеялся, но в это время старенький пикап въехал в колдобину на дороге, машину тряхнуло, и Шарлотта ударилась плечом о дверцу. — Но болтовне старика Уайтхолла насчет Романа Чандлера я не верю.

При упоминании имени Романа у Шарлотты снова свело желудок. Вот они, прелести жизни в маленьком городке. Шарлотте такая жизнь нравилась, но одной из ее особенностей было то, что иногда невозможно скрыться от посторонних глаз, как ни старайся.

— Я тоже не думаю, что эти трусы ворует Роман Чандлер, — сказала она.

— Ну, может, он бы и утащил трусы из озорства, но так воровать, как пишут в газете, он бы не стал.

Шарлотта решила, что, если она будет ограничиваться односложными ответами, Фред поймет и сменит тему.

— М-м-м… — промычала она.

— У него есть характер.

— Да, характер у него есть.

Шарлотта предпочла бы не обсуждать сейчас особенности характера Романа, иначе она наговорит Фреду много всякого, а сплетники быстро разнесут это по всему городу. А ей это было не нужно точно так же, как Роману.

— В школе он за меня заступался, я этого никогда не забуду и никому не дам забыть. Так и знай, я всем, кого встречаю, говорю, что Роман Чандлер не вор.

Фред резко затормозил перед входом в ее магазин. Шарлотта потерла ушибленное плечо и взяла сумочку. Она думала о том, кто же все-таки ворует трусы. Она стала мысленно перечислять жертв вора: Уайтхолл, Синклер… Всем им за пятьдесят. Интересно, обратили ли на это внимание Рик или кто-то еще из местных полицейских и есть ли в этом какой-то смысл? Очень странно, и это еще мягко сказано.

— Ты что-то сказала? — спросил Фред, приподнимаясь.

— Я спросила, понимаешь ли ты, что спас мне жизнь. Спасибо, что подвез.

— Пожалуйста. — Он наклонился к Шарлотте и положил руку на спинку ее сиденья. — Но ты могла бы кое-что сделать для меня в ответ.

— Что? — настороженно спросила Шарлотта.

— Передвинь мою Мэриан поближе к началу твоей очереди заказчиков. — Пухлые щеки Фреда густо покраснели. — Тогда она успеет получить заказ как раз к брачной ночи.

Шарлотта с усмешкой кивнула:

— Думаю, это можно устроить. — Она поскорее выскочила из пикапа — пока не рассмеялась и не смутила парня еще больше. — Еще раз спасибо, Фред.

— Пожалуйста. И когда твои клиентки будут обсуждать кражи, не забудь им сказать, что Роман Чандлер ничего не ворует.

«Кроме моего сердца», — с грустью подумала Шарлотта.

Фред уехал, и она осталась стоять на тротуаре. Она посмотрела на магазин, потом на окно своей квартиры. Ни в одно место, ни в другое ей сейчас не хотелось. С тех пор как Роман провел ночь в ее маленькой квартире, она перестала быть безопасным райским уголком, куда можно сбежать. В офисе слишком сильно пахло, а в магазине разговорчивая Бет мигом вытянет из нее все секреты. Дом матери исключается, потому что там Рассел.

Шарлотта почувствовала себя этаким беженцем, которому некуда идти. Но потом она поняла, что есть только одно место, где она может остаться в одиночестве и спокойно свернуться клубочком. Она зашла в магазин — ровно настолько, чтобы сказать Бет, что берет на сегодня выходной, потом заглянула к Норману, где купила навынос сандвич и колу, и поднялась в свою квартиру. Там она переоделась и, взяв свои любимые «Врата гламура», выбралась на площадку пожарного выхода.

Как ни странно, та же книга, которая ее умиротворяла, причиняла ей и самую сильную боль. И Шарлотта понимала почему. Книга «Врата гламура» возвращала ее во времена, когда все было проще. Во времена, когда она все еще верила в существование прекрасных принцев и сказки со счастливым концом. Во времена, когда она еще верила, что отец когда-нибудь вернется, подхватит ее и мать на руки и умчит на самолете в Лос-Анджелес. Чтобы они были с ним и обрели утраченное чувство безопасности. Но он этого так и не сделал.

Поэтому книга должна была бы ее расстраивать, но она успокаивала, как могут успокаивать только невинные детские мечты. Глубже Шарлотта не заглядывала. Жизнь и без того достаточно сложна, а в результате того, что она узнала о жеребьевке, устроенной братьями Чандлер, в ее жизни и эмоциях воцарился такой хаос, какого она и представить себе не могла.

Шарлотта никогда себя не жалела и не считала, что каким-то своим поступком заслужила такой кульбит судьбы. Но если учесть все, то она бы, пожалуй, не сказала, что удивлена. Всем психологам хорошо известны ситуации, когда девушки влюбляются в мужчин, напоминающих им их отцов. Когда-то она с жаром возражала против того, что так бывает, но теперь сама стала живым подтверждением этой теории.

Про братьев Чандлер можно много чего сказать: они убежденные холостяки, преданные сыновья, верные мужчины. Шарлотта знала, что Роман никогда бы нарочно не причинил ей боль. Она верила, что он вычеркнул ее из списка потенциальных кандидаток, потому что знал ее семейную историю. Но она сама упростила ему жизнь тем, что упала в его объятия, когда ему так нужен ребенок.

Закончив разговор с братьями, Роман заперся в кабинете Чейза и с головой ушел в то, что умел делать лучше всего, — он начал писать. Отключившись от всего и ото всех, он посвятил остаток утра и большую часть дня написанию статьи о жизни маленького городка. «Кадры из жизни» не были его коньком, но на этот раз почему-то слова приходили сами собой, ему оставалось только печатать.

Крупные города — более крупные статьи. Континенты — еще более масштабные материалы о том, что интересует людей. Но в сердце каждого из более крупных материалов, как понял Роман, можно найти человеческую суть: живых людей, их связи друг с другом, их сообщество, их землю. В точности как между жителями Йоркшир-Фоллз. Когда Роман готовил новостной материал, о чем бы он ни писал — о неравенстве и нищете, о голоде, жестокую правду об этнических чистках в какой-то стране или о необходимости новых законов, чтобы люди с дегенеративными артритами могли завести домашнего питомца и прогуливать его без боли, — центром его статей всегда были люди, их нужды и то, что они делают для выживания.

Как журналисту и как человеку, Роману было легче смотреть на вещи объективно, поэтому он предпочел писать о внешнем мире, заперев под замок собственные чувства к людям, живущим в родном городе, и к самому городу. Потому что дом означал для него самый большой страх — страх потери, боли, отторжения. Того, что он видел на примере матери.

И то же самое он испытывал сейчас — из-за того, что он сделал Шарлотте. Рассказ, который он писал, был своего рода катарсисом. Он бы никогда не стал его продавать, но он всегда будет храниться у него как доказательство слов матери: «Если ты не любил, то ты не жил». При всем его жизненном опыте, при всей широкой географии его поездок Роман понял, что он, в сущности, не жил по-настоящему. Но как же убедить Шарлотту?