Отворите мне темницу - Анастасия Туманова Страница 61

– Я ведь вот что подумал… Ежели с нею как с обычным человеком говорить… Да не обижать, да работой не грузить тяжёлой… да может, водить куда на цветочки поглядеть, коли нравится ей… Авось, ум-то и выкарабкается? Устя Даниловна, коль пустое мету, то сразу и скажи, я боле рта не открою! Ты тут дохтор, не я!

– Не знаю, Антип Прокопьич. – запинаясь, выговорила Устинья. – Право слово, не знаю. И доктором меня не зови. В человечьих мозгах я ничего не чую. Может статься, прав ты… а может, и нет. Но попытка не пытка. Возьмёмся, коль так. Я её с собой и в тайгу брать могу. Там сейчас зелено, весело, и саранки цветут, и прочие… – помолчав, она тяжело вздохнула. – Вот с разговором у меня худо. Сам знаешь язык-то мой: на болтовню вовсе не гож. Да и некогда. Иногда так с ног сбиваешься, что…

– Я, когда смогу, к ней приходить стану. – пообещал Антип.

– Да ведь и ты языком чесать не больно горазд! – усмехнулась Устинья. – Ну да что ж… Постараемся. Хуже чем есть, всяко не будет.

Антип серьёзно кивнул. Спрятал нож за пазуху, подошёл к Василисе, вложил в безвольную руку девушки сосновую чурочку и, поклонившись Иверзневу, вышел в сени. Михаил пригляделся: чурочка превратилась в весёлого зайца с длинными ушами, одно из которых было слегка кривым. Из-за этого казалось, что заяц к чему-то прислушивается.

– Антип Прокопьич, пожди! – взметнулась Устинья, выбегая следом. – Постой!

– Здесь я, Устя Даниловна. – Антип стоял у ворот, рядом с телегой, груженной дровами. Устинья встала рядом.

– Антип Прокопьич, ты прости, ради Христа, коль не в своё дело лезу… Васёнка-то… Может статься, она и вправду такой, какая есть, навек останется. Вишь, что Михайла Николаич говорил? Наиглавные доктора в столице в разуме людском не смыслят! Так куда ж нам-то?

– Это я понял, Устя.

– Аль люба она тебе?

Антип ответил не сразу, а Устинья, сама испугавшись вырвавшегося вопроса, смотрела через его плечо на заводской тын.

– Кто мне люб, про то ты давно знаешь. – наконец, добродушно усмехнувшись, сказал Антип. – Незачем и повторять.

– Ох, Антип… Сколько лет-то уж тому! – вздохнула Устинья. – Мне этим моим грехом до смерти маяться…

– В чём же грех твой?

– Да ведь я тебе первому обещалась!

– Не ты мне, а матерь твоя моему тятьке. – снова улыбнулся Антип. – Да уж дело прошлое, права ты – что болтать… И Васёнка мне не люба, на том крест поцелую. Жаль просто девку: намучилась… И красоты такой я отродясь не видывал – даже на иконах в церкве не смотрел!

– Мужики вы, мужики… как есть все одним миром мазаны! – пряча улыбку, покачала головой Устинья. – Что ж, Антип Прокопьич… Спасеньем души клянусь – всё сделаю, что сумею! С утра до ночи стану с твоей Васёнкой языком молоть!

– Спасибо, Устя Даниловна. – спокойно сказал Антип – и пошёл с больничного двора. Устинья, чему-то вздохнув, повернулась и ушла в горницу.

Васёне разрешили остаться при лазарете, и у Устиньи теперь прибавилось забот. Проку от убогой не было никакого: она не могла даже толком помыть полы. После того, как Устя застала её сидящей в обширной луже с тряпкой в руках и мечтательно глядящей на весёлые ручейки грязной воды, никакой работы Василисе больше не поручали. Зато теперь Устинья, стирая и отбеливая полотняные ленты для перевязок, моя, чистя, готовя снадобья, раскладывая для сушки травы и коренья, ни на миг не закрывала рта, подробно и обстоятельно объясняя Василисе, что и зачем она делает. Для молчаливой Усти это было настоящим мучением.

– Господи, ведь просто спасу нет! – жаловалась она по вечерам мужу. – И так забот полон рот, – так теперь ещё и язык без устали крутится! Чисто крылья мельничные! И ведь не дай бог осерчать на неё! Всё с улыбкой надо да ласково, да толково, ровно дитяти… Иной раз на Петьку вон закричишь да тряпкой замахнёшься… а на Васёну – упаси Господь!

– Не было у бабы забот – купила баба порося! – похохатывал Ефим. – Выдумали вы с Антипкой тяготу на свои головы… Кабы хоть девка в уме была!

– Помолчал бы! – вскидывалась Устинья. – Ты сам подумай – ну как получится у нас?!

– А коли нет, Устька? – серьёзно возражал Ефим, – Ты не думай, я для Антипки в блин расшибусь. Ведь, поглянь, бабы заводские чуть не в кровь бьются из-за него… а он, дурак, хоть бы на одну глаз кинул! С племяшами вон возится, да и всё. Да ведь шут знает, что из этой затеи вашей выйдет! Может, цельный год с Васёнкой проваландаетесь, а всё как об стенку горох…

Устинья хмуро молчала. В глубине души она ни на грош не верила в эту затею и знала, что Иверзнев не верит тоже. Но отказать Антипу у неё не хватило духу. Тот приходил в лазарет каждый день после работы и сразу же садился рядом с Василисой. Неспешно рассказывал заводские новости, заставлял прыгать и вертеться в сделанном колесе рыжего бельчонка, вырезал ножом из дерева забавных зверьков. Он, казалось, нимало не смущался бесполезностью своих действий, хотя над его ежедневными монологами у лазаретной печи хохотал уже весь завод. Смеялись, впрочем, больше за глаза. Вывести из себя Антипа было невозможно никакими ехидными вопросами и намёками. А его брат однажды, недолго думая, отправил самого изощрённого насмешника – Петьку Кочергу – прямо в неотмытый котёл для браги. Петька долго орал и матерился внутри огромного, скользкого чана, безуспешно пытаясь выбраться. Ефим напрочь отказался извлекать пострадавшего из котла даже под угрозой донесения начальству:

– И пущай выдерут, потерплю! За хорошее дело не грех! Не полезу, пусть хоть издохнет там: другим наука будет… И вы отойдите, мужики, не дам вытаскивать! Первого же, кто сунется, по лбу уважу!

В конце концов Кочергу вытащил Антип, добродушно посоветовав:

– Оставь Васёнку в покое, Петро. И язык привяжи. Другой раз меня рядом и не случиться может, так и просидишь до утра! И Ефимку придержать тож не всегда выходит. Сам видишь, каково оказывается…

Кочерга был не дурак и посему заткнулся. Больше приставать к Антипу не решался никто.

Травный сбор был в разгаре, и Устинья с разрешения начальника завода начала брать с собой в тайгу Василису. С ними же обычно шла и Меланья. Польза от неё была огромной: бывшая кухарка очень быстро уяснила, какую траву и в каких местах надо искать. Собирала она всегда молча, погружённая в свои думы, что для Устиньи было только облегчением. Но вот Васёна… Казалось, она не слышит ни одного Устиного слова. Гораздо больше разговоров девушку интересовали цветы и травы.

– И ведь как чудно-то! – рассказывала Устинья Иверзневу. – Пока в тайге растут – ей навроде интересно! Сядет посреди саранок-то и давай их разглядывать, трогать, гладит ровно живых, бормочет что-то… Иной раз кажется, что и разумная! А надёргаю ей тех же саранок да принесу в больничку – даже не взглянет на них! Антип Прокопьич третьего дня ей цельный сноп медуницы принёс – и вниманья не обратила! И поди тут разбери – отчего… Михайла Николаевич, мне Ситникову перевязку сделать надо и из-под лежачих повытаскивать! Вы уж повозитесь с Васёнкой-то, расскажите ей что-нибудь…