Время расставания - Тереза Ревэй Страница 61

Что касается матери, то для нее была невыносима сама мысль увидеть парад немцев-победителей на Елисейских полях. Валентина осталась в городе после объявления войны, она была убеждена, что французская армия сможет сдержать агрессоров, что храбрецы-поляки, несмотря на то что проявили себя героями, просто не были способны оказать достойное сопротивление захватчикам. Увы, через несколько месяцев, узнав об оккупации Нидерландов, Бельгии и Люксембурга, Валентина признала очевидное: ничто не способно остановить разрушительную военную машину вермахта.

В середине мая Валентина приняла решение уехать в Монвалон. «Я хочу, чтобы ты поехала со мной», — сообщила она Камилле, пакуя чемоданы. «Я не могу бросить здесь папу одного, — заявила дочь. — Он никогда в этом не признается, но он нуждается в одной из нас, и раз ты уезжаешь…» Девушка не закончила фразу. Валентина распрямилась, смахнула со лба непослушную прядь волос: «Ты намекаешь на то, что я оставляю твоего отца одного, но я прежде всего должна побеспокоиться о Максансе. Он — ребенок. И мы должны обеспечить его безопасность». «Ну вот и отлично, так как я уже не ребенок, я останусь с папой», — сказала Камилла. Мать как-то странно посмотрела на дочь. «Порой я задаюсь вопросом: а ты когда-нибудь была ребенком?» — прошептала она, прежде чем застегнуть последний чемодан.

По прибытии в Монвалон Валентина сумела дозвониться в Париж. Камилла, которая уже третий день ожидала хоть каких-нибудь вестей от матери, кинулась к телефону.

Но она едва узнала маму. Хриплым, срывающимся голосом Валентина рассказала об ужасной поездке, о переполненных дорогах, по которым текла нескончаемая река ревущих легковых автомобилей и грузовичков. Их кузова были забиты всевозможным скарбом, поверх которого сидели женщины с младенцами; там же громоздились матрасы, кастрюли, потрясенные старики, кожаные чемоданы, перетянутые ремнями, клетки с курами, велосипеды и шляпные коробки. На дорогах царил неописуемый хаос, трагический и патетический одновременно.

Затем, все еще дрожа от страха, мама описала атаки «Штук» ^[42], которые пикировали с пронзительным воем на плотные колонны беженцев и расстреливали несчастных людей, вынужденных покинуть родные места. «Я видела одного старика, совсем седого, он выскочил на середину шоссе и пытался стрелять по кабинам пилотов из старенького карабина». Что это было — рыдание? Камилла все сильнее прижимала трубку к уху. «Но с тобой все в порядке, мама?» Еще никогда ее невозмутимая мать не была столь потрясенной и растерянной, и девушку это ранило в самое сердце. «Я прошу тебя быть крайне осторожной, ты меня слышишь, дорогая? Я не думала, что это будет так ужасно». Камилла закрыла глаза, во рту у нее пересохло, она уловила в голосе встревоженной матери неожиданную всепоглощающую нежность.

Теперь, когда их разъединила демаркационная линия, у Камиллы создалось впечатление, что тот невидимый барьер, что всегда разделял мать и дочь, внезапно материализовался и стал непреодолимой преградой. Больше они не могли общаться. Письма и телеграммы были под запретом, телефонная линия не работала. Чтобы увидеться с матерью, Камилла должна была отправиться на улицу Колизе и получить Ausweis ^[43] от немецких служб. А эти разрешения давали крайне неохотно и лишь в том случае, если причину власти считали действительно серьезной. Но то, что казалось по-настоящему серьезным французам, для немцев не имело никакого значения. Так что сложностей хватало.

Теперь, когда она больше не могла присоединиться к Валентине, Камилла обнаружила, что ей просто необходимо было о многом поведать матери. Вечерами она брала старые школьные тетради Максанса и с обескураживающей непринужденностью писала длинные письма маме. Не имея возможности отослать эти письма, девушка аккуратно складывала их в ящик, и ее мать, ставшая недоступной по вине оккупантов, сделалась для нее очень близким человеком.

Погруженная в собственные мысли, Камилла и не заметила, как столкнулась с кем-то на тротуаре.

— Камилла?

Девушка остановилась как громом пораженная. У нее в ушах возник странный шум, а кровь отхлынула от лица.

— О господи, Петер! — пробормотала она. — Но что ты тут делаешь?

Уже задавая этот вопрос, она поняла всю его абсурдность.

— Сегодня я в увольнении. Мое подразделение расквартировано в южной части Парижа. Я очень хотел встретиться с тобой.

Застывшая Камилла пожирала глазами молодого военного, раздираемая противоречивыми чувствами: она была рада видеть его невредимым, иметь возможность любоваться его улыбкой, мечтательной нежностью его голубых глаз; но тревога охватила ее, как только она обратила внимание на его униформу, сдвинутую на лоб пилотку.

Они не виделись целых два года. Когда-то девушка была покорена его силой, но теперь идеальное сложение немца скорее раздражало ее. Петер был слишком большим, даже внушительным. Ей казалось, что он занимает весь тротуар, и она не смогла удержаться — отступила на шаг.

— Мы могли бы где-нибудь посидеть? — немного смущенно спросил юноша.

— Послушай, я… я не знаю.

Она бросила обеспокоенный взгляд на спешащих мимо прохожих, которые не обращали на них никакого внимания. Ее сердце колотилось, как сумасшедшее, ладони рук вспотели.

— Мне жаль, Камилла, — извиняющимся тоном сказал Петер, снял пилотку и провел рукой по коротким волосам. — Я понимаю, что ситуация весьма щекотливая. Я не хочу, чтобы у тебя из-за меня возникли неприятности. Возможно, будет лучше, если я уйду… Я счастлив снова увидеть тебя.

И молодой человек, понурив голову, развернулся.

— Подожди! — выкрикнула Камилла, удерживая Петера, но как только ее ладонь коснулась сукна униформы, она отдернула руку, будто обожглась. — Давай выпьем чаю в «Трех кварталах», — поспешно предложила юная француженка.

И она решительным шагом двинулась вперед, вынуждая Петера поторопиться, чтобы не отстать от нее. «О чем я буду с ним говорить? — спрашивала себя девушка. — И вдруг нас кто-нибудь увидит вместе?»

Время от времени она косилась на своего спутника. Петер смотрел прямо перед собой, нервно покусывая губы. «Я занималась с ним любовью», — растерянно думала Камилла. Их ласки, их смех на берегу реки — все это затерялось в прошлом, которое сейчас казалось почти нереальным.

В кафе-кондитерской они уселись за низкий столик, который был наполовину скрыт от остального зала густыми живыми растениями.

— Почему ты пришел в форме? — недовольно спросила она.

— У нас нет выбора, мы обязаны ходить в форме.

— Чтобы внушить уважение и страх побежденным, не правда ли? — Камилла не скрывала горькой иронии.

— Это не я объявил войну, Камилла, — печально заметил молодой человек.