Любовь против правил - Шерри Томас Страница 61

Не считая ее поездки в Америку в начале года в качестве сопровождающей при Хелене, они никогда не расставались. Пока она отсутствовала, он писал ей почти ежедневно, пропуская по нескольку дней то тут, то там, не потому что ему этого хотелось, а потому что ему казалось не совсем приличным заваливать свою жену письмами.

И теперь он находился в ее комнатах, тоскуя по ней, чувствуя, будто вместе с ней от него отпала важная часть его существа.

Он поднял свою любимую фотографию с каминной полки и поднес ближе к глазам. Она была сделана прошлым летом. Похоже, фотограф, намеревался запечатлеть только Гастингса, сидевшего на одном конце кушетки с серьезным видом. Но у другого конца кушетки стояли Фиц и Милли.

Он мог бы поклясться, что они обсуждали всего лишь вечерние развлечения для своих друзей, но выглядело это гораздо более интимно. Они склонили головы друг к другу, на лицах — сосредоточенность и интерес. А его поза — с рукой, лежащей на спинке кушетки? На снимке казалось, будто он обнимает Милли за талию.

Она любила его. Она любила его все это время.

Каким же глупцом он был, раз не уразумел этого раньше.

Если бы он лучше понимал собственное сердце, то на вопрос Изабелл, не поздно ли вернуть хотя бы часть того, что они могли получить, он ответил бы иначе. Она была бы разочарована, но не убита. Теперь же, когда он пробудил ее надежды своим обещанием совместной жизни в будущем, она придет в ярость — и сердце ее будет разбито. На этот раз окончательно.

Ему невыносимо было снова разбить ее сердце.

Ему невыносимо было потерять Милли.

Милли сказала, что он всегда поступал правильно. Он ухватился за этот комплимент, как бедный рыбак за свою рваную сеть. Но существует ли правильное решение в данном случае? А если существует, как ему узнать какое? И как поступить?

Дойлз-Грейндж при первом же взгляде оказался приятной неожиданностью. Усадьбу отделяла от проселочной дороги живая изгородь из кустов рододендрона, усыпанных яркими пурпурными цветами.

Причудливые кованые железные ворота — виноградные лозы, обвивающие столбы, увенчанные виноградными листьями, — вели на усыпанную гравием подъездную дорогу, вдоль которой высились стройные сосны. Где-то неподалеку журчал ручей.

Дом был кирпичный, с просторными эркерами и остроконечными слуховыми окнами. Зеленый плющ взбирался на галерею. Внутри было светло и уютно, много книг и низкой мебели, обитой кремовой и желтоватой тканью.

Изабелл явно была очарована. Но, осматривая каждую комнату, она бросала неуверенные взгляды на Фица, оценивая его реакцию. Осмотрев все помещения, они вышли в сад. Розы уже увяли, но гвоздики и дельфиниум пышно цвели. Жужжали пчелы. Типичное английское лето — тепло, легкий ветерок доносит запах сена и растений в цвету.

— По-моему, идеальное место для спокойной жизни? — осторожно спросила Изабелл.

Внезапно его осенило, как следует правильно поступить. Чтобы сделать приятное Изабелл, ему пришлось бы солгать. А это не лучшее начало для совместной жизни. Она заслуживала совсем иного. Заслуживала мужчины, который жаждал бы разделить с ней и кров, и жизнь. В чьем сердце она навсегда оставалась бы первой и единственной.

Он не был таким мужчиной. И не был им уже долгое, слишком долгое время.

— Мне очень жаль, Изабелл, но я представляю себя где-то совсем в другом месте.

Уголки ее губ дрогнули.

— Вы имеете в виду, что хотели бы осмотреть другой дом?

В ее глазах застыл такой страх, что Фиц едва сумел заставить себя продолжить:

— Нет, я представляю себя в Хенли-Парке.

Часть ее прежнего огня вернулась.

— В этой развалине? Я никогда не говорила вам, но я побывала там перед вашей свадьбой. Это было жуткое место.

— Было. Но теперь уже нет.

— Я вам не верю. — Лицо ее приняло упрямое выражение.

— Тогда поедемте со мной, — мягко произнес он. — Посмотрите сами.

Когда Фиц полюбил свой дом? Должно быть, очень давно. Но осознал он это только год назад, когда вернулся в поместье по окончании лондонского сезона.

Они никогда не прекращали трудиться над усовершенствованием Хенли-Парка. Неполадки, скопившиеся за долгие десятилетия пренебрежения, невозможно было устранить за один раз. Реконструкция поместья шла постоянно, без перерывов.

Может, из-за того, что в доме всегда производились какие-то работы, что-то в очередной раз требовало ремонта, а может, из-за того, что два предыдущих года Фиц возвращался в Хенли-Парк ночью, только на этот раз, когда он вернулся днем, он впервые взглянул на Хенли-Парк другими глазами. Как будто он был туристом, увидевшим его первый раз в жизни.

Густой орешник тянулся по обеим сторонам подъездной дороги. Сквозь полог его ветвей струился свет, такой же зеленый, как листва. Ясный холодный свет с золотыми искорками, вспыхивавшими в такт с шорохом покачивающихся веток.

Там, на повороте дороги, Фиц ожидал увидеть отталкивающее зрелище — старый полуразвалившийся греческий павильон, но не превратившийся в груду нетесаных камней, а уродливый и унылый, распространявший вокруг страшную вонь. Его явно приспособили для дел, о которых не принято упоминать в приличной компании.

Но нет, и это место уже полностью отреставрировали. Сверкающе-белый, с тонкими колоннами, он, казалось, парил над травянистым склоном, на котором был построен. Его отражение плясало, подрагивая, на гладкой поверхности искусственного озера, расположенного поодаль.

А это озеро, когда-то совершенно заросшее тростником, теперь стало чистым и блестело, как зеркало. Причал, давно обрушившийся в воду, был восстановлен. К причалу привязана была лодка, выкрашенная в ярко-синий цвет. В лодке лежала пара весел.

Дорога пошла вверх, затем вниз и снова на подъем. И тут взгляду Фица открылись раскинувшиеся перед ним лавандовые поля. Бескрайнее море бледнолиловых соцветий, колышущихся на легком ветру.

— Боже мой, — пробормотал он.

— Теперь здесь райский уголок, — сказала Милли, сидевшая вместе с ним в карете. — Я люблю возвращаться сюда.

Чувство безграничной радости охватило его. Это прекрасное место принадлежало ему, и сам он стал неотъемлемой принадлежностью этого прекрасного места. Больше никогда он не будет думать о нем просто как о поместье, которое досталось ему в наследство. Теперь это был его дом — и останется им до конца его дней.

Хенли-Парк был все таким же прекрасным, каким Фиц всегда его видел. Подъездная дорога, озеро, греческий павильон, лавандовые поля. И наконец, показавшийся в отдалении дом, который он делил с Милли. Великолепный компактный особняк в георгианском стиле, со стенами блекло-лавандового цвета из-за выцветшего от времени кирпича, асимметричный из-за сноса северного крыла, но тем не менее гармоничный во всех отношениях.