Тайная алхимия - Эмма Дарвин Страница 60

Но именно в ту ночь мне хотелось, чтобы Эдуард не думал о нем, хотя бы ради того, чтобы отвлечься от воспоминаний об убитом брате.

— За это Артур и Нед должны благодарить своего отца. Волосы Неда цвета золота. И он очень быстро развивается. Мы перестали его пеленать, когда ему не исполнилось и пяти месяцев. И к тому времени у него уже появился первый зуб.

— Да, вы рассказывали мне за ужином.

Я поняла, что утратила былую хватку. Я прикусила губу и пробежала тыльной стороной руки по челюсти Эдуарда.

Все было как раньше: щетина долгого дня блестела в свете огня. При моем прикосновении мускулы Эдуарда затвердели, и это заставило его улыбнуться. Его живот и грудь тоже были крепкими, как и раньше.

Король стал прежним, я поняла это по его походке нынче утром, когда мы встретились в Вестминстере. Я слышала это в звоне его шпор, ударяющих по камню, посыпанному грязным тростником Генриха Ланкастера. Я поняла это по тому, как присутствие Эдуарда наполняло всю комнату, по его блестящим, как нож, глазам, по резкому запаху пота мужчины, дело которого закончено лишь наполовину.

Король взял малютку Неда на руки и поцеловал, но одна слеза упала на волосы Неда, сделав их темнее. А потом он приподнял меня, поцеловал долгим поцелуем в губы и отстранил, чтобы лучше рассмотреть.

На мгновение его глаза, прищуренные, словно в ожидании битвы, широко распахнулись в глупом, беззвучном восхищении. Я слишком хорошо поняла этот взгляд, и он породил во мне ответное желание. Внутри меня все сжалось, я не сводила с него глаз.

Если мои придворные дамы приняли мои слезы за проявление женской слабости, то были отчасти правы, но лишь отчасти. Мое ликование было проявлением не слабости, а силы.

Когда Эдуард поднял Бесс, восхитился неуверенным реверансом Мэри и пощекотал щечку Сесили, сидевшей на руках няньки, я поняла: все будет хорошо.

Я присматривала за девочками, пока люди Эдуарда отдавали мне дань вежливости и отвечали на мои расспросы, как им жилось в междуцарствие.

Моему брату Энтони пришлось командовать Тауэром, чтобы Лондон смог держаться, когда к нему подступит Уорик с бедным глупым Генрихом Ланкастером на запятках. Такие же высокие посты получили лорд Гастингс и юный Ричард, герцог Глостер, и все остальные, кто остался верен королю во время его изгнания.

День все тянулся и тянулся: нужно было выслушать прибывших гонцов, написать депеши, сосчитать войска и провести колеблющихся олдерменов. И что бы мы ни делали, о чем бы ни думали, в наших головах подспудно сидела мысль о войне. Никто не сомневался: грядет великая битва.

Уорик подошел близко, как никогда, и имелись свидетельства, что Маргарита и ее сын возвращаются из изгнания во Франции и высадятся к юго-западу от Лондона.

Весь день я видела и слышала, как его величество король — мой господин — считал людей, оружие и дороги, смеялся, ругался, слушал, говорил, задавал вопросы, отвечал, составлял планы. И все это, чтобы наилучшим образом использовать преимущество того, что он добрался до Вестминстера. Не зря толстые стены святилища Вестминстера имеют щели, а я все это время расхаживала по святилищу, занимаясь домашним хозяйством королевы. Семейными делами — делами королевства.

Когда на небо стали прокрадываться синие сумерки, мы на веслах отправились из Вестминстера в Лондон. Я думала о Гринвиче и Элтхэме — они находились не так далеко вниз по течению, но как будто в целом мире отсюда. Солнечный свет, свежий воздух, как некое волшебство, оставались вне пределов моей досягаемости. Но мы нуждались не в волшебстве, а в безопасности, и лучше всего было укрыться в серых башнях дома матери Эдуарда, замке Байярд, в сердце города.

Я услышала, как за моей спиной хнычет Бесс. Она устала и капризничала после долгого дня.

— Ну же, мисс Бесс, мы уже почти на месте, — сказала ее нянька. — Вон Уайтфриарс, и Блэкфриарс, и Уотергейт, и пристань Павла… Видите? Уайтфриарс, Блэкфриарс, Уотергейт, пристань Павла… Посмотрите, а вон и собор Святого Павла! Видите огромный шпиль?

Прилив устремлялся туда, куда его гнал ветер, гребцы боролись с прибывающей водой и ветром и случайно промахнулись мимо цели, так что пришлось дрейфовать обратно — к месту высадки у подножия замковых стен.

После ужина мы прослушали мессу в часовне, как личное «Те Deum» [82]и молитву о будущей помощи, тогда как месса в соборе Святого Павла этим утром была публичной.

Дневной шум внезапно стих. Эдуард и я преклонили колени так близко друг от друга, что его рука коснулась моей. Мной овладел новый страх. Что он подумает о морщинках, которые беспокойство проложило вокруг моих глаз, о моем исхудалом теле, ставшем дряблым после дней безделья, проведенных в святилище, о выдернутом зубе, об ожоге у меня на руке? О множестве маленьких, утомительных болячек на моем изношенном теле?

Духовник Эдуарда, возможно, и не знал — но знал Бог! — как много женщин в своем вкусе король находил среди пухлых фламандских девиц в Брюгге. И кому из чернобровых мужей при бургундском дворе он не наставил рога?

Я привыкла гнать от себя подобные мысли, бесполезно было взращивать их. А во время богослужения эти мысли становились даже греховными.

Я немного помолилась о прощении, впившись пальцами в ожог у себя на руке, потому что он все еще был ярко-красным и болел достаточно, чтобы послужить наказанием.

Потом подняла глаза к крестной перегородке и к гвоздям, которые удерживали окровавленное тело Христа, терпящего на резном позолоченном кресте предсмертную муку.

Нам с Эдуардом пришлось делить спальню, потому что дом его матери был переполнен знатью и его людьми. Страх, что Эдуард будет испытывать ко мне отвращение, продолжал расти во мне. Наконец за последней из моих женщин закрылась дверь, и мы с ним остались одни.

Полтора года — долгий срок для лица женщины, даже для моего, приведшего меня к короне, и еще более долгий срок для тела. Эдуард сидел рядом с очагом в рубашке и старом меховом плаще, который, казалось, ничуть не пострадал от лежания в сундуке. Король смотрел в красное сердце очага — все, что осталось от зажженного огня.

Я стояла посреди спальни в ночной рубашке. Внезапно меня охватил затмевающий рассудок страх. Словно ощутив мою дрожь, он поднял глаза.

— Госпожа?

— Я…

Но если я признаюсь ему, что боюсь, вдруг он заметит то, чего до сих пор не замечал?

— Вы снова должны меня учить? — спросил Эдуард, вставая. — По-моему, вы не изменились ни на волосок. И по-моему, я вас не забыл.

Он меня не забыл, это верно. И я обнаружила, что во время нашей разлуки не забыла, как доставлять ему удовольствие. Я знала, как уступать дюйм за дюймом его желанию, как велеть ему доставлять удовольствие мне, каждый его палец по очереди прикасался ко мне там, где я желала.