Невероятное влечение - Бренда Джойс Страница 60

Обратная дорога в Эджмонт Уэй казалась бесконечной. Александра держалась из последних сил, стараясь не плакать, и по прежнему боролась с никак не желавшей отступать тошнотой. Она все еще пребывала в состоянии шока. В сознании настойчиво всплывали все мгновения прошедших дня и вечера: Александра вспоминала Клервуда, распластавшегося сверху, нежно улыбавшегося ей, который потом с издевкой бросал чек и советовал использовать деньги для покупки приданого. Его подозрения и несправедливые упреки больно ранили, и страданию, казалось, не было конца…

Оглянувшись через плечо, кучер посмотрел на Александру:

— Мисс? Мы будем в Эджмонт Уэй через несколько минут.

Это замечание резко вывело ее из печальной задумчивости, заставив вернуться в новую суровую действительность — печальную жизнь, в которой Александра разрушила не только свои собственные перспективы, но и будущее младших сестер. Осознав это, она мучительно напряглась каждой частичкой своего тела.

Никто и никогда не должен узнать, что произошло сегодня. Александра ехала в своей карете, запряженной Эбени: кучер собирался вернуться в Клервуд на лошади, привязанной к экипажу. Никто не должен был заметить, в который час она вернулась домой, где то пробыв одна весь день, — это было чревато ненужными расспросами. Но Эджмонта, как обычно, наверняка не было дома, так что Александре пришлось бы солгать только сестрам. Она закрыла глаза, не в силах допустить до сознания всю безысходность собственного положения. Разумеется, ее ужасное поведение способно породить только новую ложь.

И о чем только она думала… Да ясно о чем: она считала Клервуда прекрасным принцем, своим принцем.

Острая боль пронзила грудь Александры.

Через несколько минут кучер был уже на пути в Клервуд. Ее карета проехала по маленькой, изрезанной колеями дороге и остановилась возле дома. В гостиной горел свет, и Александра поняла, что сестры ждали ее там в волнении. Судя по всему, было уже около десяти вечера. Когда она вышла из повозки и приготовилась вести Эбени в конюшню, парадная дверь распахнулась, и из дома, кутаясь в шали, выбежали сестры.

— Где ты была? — настойчиво спросила Кори, ее глаза лихорадочно горели тревогой. — Мы так беспокоились о тебе!

— Тебе следовало послать нам записку, — упрекнула Оливия и сообщила: — Отец дома, но он заперся в кабинете с двумя друзьями, и они пьяные.

У Александры внутри все сжалось. Им нужно как можно быстрее отвести Эбени в конюшню, а потом она, возможно, смогла бы прокрасться внутрь — в этом случае отец не узнал бы, что она приехала домой так поздно.

— Вы поможете мне выпрячь и накормить коня?

— Конечно, — отозвалась Оливия, пристально глядя на нее. К счастью, на улице было темно, и Александра знала: средняя сестра ни за что не догадается о постигшем ее несчастье.

Кори повела мерина в конюшню, Александра и Оливия двинулись за ней. Александра была благодарна сестрам за то, что те не докучали ей расспросами, но понимала, что их молчание будет недолгим.

Оказавшись в маленьком, на четыре стойла, сарае, Кори зажгла керосиновый фонарь. Александра поспешила к Эбени, чтобы ни одна из сестер не смогла увидеть ее лицо, и принялась тщательно отстегивать упряжь. Она надеялась найти в душе хоть каплю хладнокровия, чтобы спрятать свои истинные чувства за непроницаемой маской.

Оливия провела Эбени в стойло и обернулась к старшей сестре:

— Что случилось?

Александра попыталась улыбнуться, но лицо лишь исказилось мукой.

Увидев ее в мерцающем свете фонаря, чуткая Оливия в ужасе вскрикнула:

— Что он тебе сделал?

Александра обхватила себя руками, чувствуя, как подступают предательские слезы. Если бы она сейчас потеряла самообладание и разрыдалась, сестры утешили бы ее. Но они никогда не должны были узнать, что произошло.

— Вы были правы. Он питал бесчестные намерения, и я поняла, что не могу опуститься на его безнравственный уровень.

Александра закрыла глаза, лихорадочно думая о том, какой безнравственной была на самом деле.

Оливия подбежала к сестре и крепко обняла ее:

— Что то произошло. Я чувствую.

Сейчас Александра была не в состоянии придумать ни одного мало мальски приемлемого объяснения. Она выскользнула из рук Оливии.

— Я измучена. Мне нужно отдохнуть, — еле слышно произнесла Александра и направилась к выходу из конюшни.

Но Оливия настырно следовала за ней по пятам.

— Ты не можешь вернуться домой с таким видом — растрепанная, потерянная, будто потерявшая рассудок, — а потом просто сбежать от нас!

Но Александра уже мчалась по двору, не в силах объясняться с сестрами, желая побыть в одиночестве. Увы, стоило ей схватиться за ручку входной двери, как до ушей донесся громкий мужской смех. Она помедлила, набираясь решимости, и зашла в дом.

Отец стоял в холле, надевая пальто, в компании двух пожилых приятелей. Увидев старшую дочь, он радостно улыбнулся:

— Вот ты и вернулась!

Александра по прежнему не могла изобразить на лице даже жалкую улыбку.

— Не знаю, о чем ты, отец. Добрый вечер. — Она вежливо кивнула двум незнакомым джентльменам.

— Тебя не было за ужином. Я видел, как карета въехала во двор совсем недавно. — Эджмонт искоса посмотрел на нее, внезапно озадачившись. — Где ты пропадала допоздна?

— Я засиделась за чаем у леди Херрингтон.

Боже, это казалось просто невероятным: одна ложь влекла за собой другую, которая, в свою очередь, вынуждала снова и снова идти на обман…

— Мне очень жаль, что я пропустила ужин, но леди Бланш подала восхитительные закуски к чаю. Прошу прощения.

Чувствуя, что на нее во все глаза смотрят сестры, не верящие ни единому ее слову, Александра поспешила наверх, в свою спальню. Она закрыла и заперла на ключ дверь, потом безвольно сползла по ней, не в силах держаться на ногах. Александра на мгновение прикрыла глаза, а когда открыла их снова, прямо перед ней предстали красные розы Клервуда.

Цветы медленно умирали, и их увядание так перекликалось с настроением Александры…

— Ненавижу тебя… — произнесла она. — Ненавижу!

Александра крепко обхватила себя руками, потрясенная необычным чувством: ненависть была ей не свойственна. В воображении привычно замаячило лицо Клервуда, сначала прекрасное и доброе, а потом искаженное яростью, насмехающееся. Он не был принцем, он не был даже джентльменом, и он в подметки Оуэну не годился.