Гнездо для стрекозы - Юлия Климова Страница 6

Он совершенно не обращал на нас внимания, и через двадцать минут я стала думать: а не пригрезилась ли мне сцена около зеркала? Бывают же у людей небольшие помутнения рассудка…

Шелаев сидел, откинувшись на спинку стула, положив ногу на ногу, словно на свете никогда не существовало Тафта, а заодно и «Коричневого Парижа». Так обычно сидят в кинотеатрах или перед телевизором, когда смотрят вроде и неплохой фильм, но сюжет все же не захватывает. Ленивая, расслабленная поза, и ни одна тень не скользит по лицу.

На миг мне нестерпимо захотелось узнать, о чем думает Шелаев, и я мысленно обратилась к нему: «Посмотрите на меня, посмотрите». Клим повернулся к своему соседу и произнес несколько слов – показалось, или он все же бросил на меня короткий взгляд?

– Столько шума из-за какого-то кувшина, – недовольно протянула Эдита Павловна. – Ковальский так за него бьется, будто этот глиняный горшок отыскали в одной из египетских пирамид.

Теперь я знала, что Клим приехал за «Парижем». Знала. В груди подрагивала злость и настойчиво кашляла совесть – кхэ, кхэ, кхэ… Сколько бы я ни старалась относиться к случившемуся с равнодушием, ничего не получалось – Шелаев, как назло, достиг своей цели. «Мне все равно, все равно, меня это совершенно не касается…» – нараспев повторяла я и продолжала лететь на дно пропасти под названием «Очередное Предательство Дома Ланье на Радость Климу Шелаеву». Каждое слово обязательно с большой буквы!

«Когда же вы оставите меня в покое, когда забудете о моем существовании? Почему вы выбрали именно меня для своих игр и мести? Ваш отец любил мою маму…» Мысль оборвалась, и я почувствовала, как горят щеки, как сильно колотится сердце.

Но разве это сложно: взять и открыть правду бабушке? Нужно всегда делать то, чего враг от тебя не ждет – так почему бы и нет? Покосившись на Эдиту Павловну, я тяжело вздохнула и стала подбирать слова-проклятья, которые при случае можно было с удовольствием обрушить на голову Клима. «Возьму и скажу. Еще минута – и сделаю это».

Но я хранила молчание.

– Что с тобой? – спросила Эдита Павловна. – Душно?

– Немного, – ответила я.

– Наконец-то Ковальский получил свой кувшин, – она усмехнулась. – Какой лот следующий? Отлично, это не займет много времени.

Желая хотя бы немного отвлечься и развеселиться, я представила себя самой богатой женщиной планеты. Вот на продажу выставляют Тафта, я поднимаю руку, объявляю: «Сто миллионов долларов!» и добавляю: «Заверните, пожалуйста, картину и отправьте ее в дом Ланье».

А дальше?.. На чьей я стороне? На своей. Именно поэтому картину покупаю я, а не бабушка или Шелаев. «Ну, а дальше?» – настойчиво твердил внутренний голос.

«Если я отдам картину Эдите Павловне, значит, встану на ее сторону…»

Зачем Тафт написал этот «Коричневый Париж»? Почему он не увлекался желто-красными натюрмортами с яблоками, лимонами, виноградом и тыквой?! Что может быть лучше тыквы?

Я сжала губы и признала свое поражение. Все, что мне оставалось, – сидеть и ждать развязки (увы, роль явно не геройская). Но хуже всего было то, что я стала гадать, каким образом Шелаев победит Эдиту Павловну. «Он сравнил аукцион с театром… Почему?»

– Стартовая цена лота – сорок восемь тысяч, – донесся жизнерадостный голос аукциониста. – Есть ли желающие приобрести этот замечательный поднос?

– Надеюсь, что есть, – неслышно произнесла я, мысленно отодвигая битву за «Париж» еще минут на двадцать.

За последующие полчаса я узнала, что подносы не пользуются популярностью, зато столовые приборы, стулья и бюро вызывают живейший интерес. Эдита Павловна стала раздражительной и еще более нетерпеливой, я постоянно ловила себя на том, что вновь и вновь поворачиваю голову в сторону Шелаева.

Клим сохранял спокойствие. Он тоже смотрел на меня, но его взгляд ничего не выражал, лишь пару раз быстрая улыбка скользнула по лицу.

– Дорогие дамы и господа, наконец-то настал момент, когда я могу представить жемчужину сегодняшнего аукциона – картину Теодора Тафта «Коричневый Париж». – Аукционист произнес эти слова бодро, с гордостью и предвкушением общего оживления, наверное, ему самому наскучило предлагать кувшины, ложки и натюрморты. – Стартовая цена лота – два миллиона двести. Есть желающие приобрести картину?

Желающие были – я это знала, но сразу они не собирались вступать в бой.

– В такие моменты я люблю наблюдать за людьми, – тихо произнесла Эдита Павловна и прищурилась. – Они всегда очень стараются… Глупо. Напрасно.

«Какое совпадение, – проскрипел угрюмый сарказм. – Шелаев тоже любит наблюдать за людьми».

– Вы никому не уступите картину? – услышала я свой голос.

– Конечно, нет, – усмехнулась бабушка.

Я откинулась на спинку стула и коротко вздохнула – пожалуй, я не смогла бы объяснить, какие чувства метались и переплетались в моей душе. Я замерла, приготовившись к худшему…

* * *

Эдита Павловна вступила в бой, когда цена дошла до восьми миллионов. И это было знаком для всех – пора опустить руки и отдать Тафта дому Ланье, хватит сражаться, исход теперь ясен.

Дольше всех продержались плечистый мужчина в розовой рубашке и недовольная остроносая дама, сидящая неподалеку от нас. И вот, наконец, противники сдались и сложили оружие.