Близорукая любовь - Мария Воронова Страница 6

Ей самой новый синопсис, хоть она писала его, что лукавить, не от души, казался вершиной конъюнктурного мастерства.

Редактор азартно потушил окурок в тяжелой хрустальной пепельнице и многозначительно поднял указательный палец:

– Ориентироваться, голубушка, можно по-разному! Можно представить себе усталую женщину и подумать: что бы она хотела увидеть по телевизору, как ты своим творчеством могла бы ей помочь, чем приободрить? А можно прочитать или посмотреть то, что предлагает нам сейчас массовая культура, и решить – а, пипл хавает, и ладно! Раз им такое фуфло нужно, я тоже так могу! И добавить свой маленький экскрементик к тому потоку, что льется на нас с экранов.

Мистер Хайд уверенно овладел личностью редактора. Скромно потупившись, Люба, несмотря на неаппетитную реплику Владимира Федоровича, сделала новый бутерброд. Пусть редактор говорит гадости, но варенье просто изумительное!

– Люба, милая моя девочка, я хотел бы уберечь твой талант от профанации!

Раньше он никогда не упоминал о наличии у нее таланта. Хочет подсластить пилюлю или проговорился? Люба покосилась на Владимира Федоровича, но тот уже на всех парах несся дальше, обличая масскульт.

– Сейчас почему-то доктрина такая – чем примитивнее, тем лучше! Ориентируются на дебилов, а ведь самая большая ошибка во всех видах человеческой деятельности, хоть в торговле, хоть в любви, хоть в войне, – это считать противную сторону глупее себя. Разве у нас страна населена одними дураками, которые приходят в восторг от той пошлости, которую мы издаем и экранизируем?

– Зря вы так. В последние годы появилось много хорошего…

Редактор пожал плечами: мол, дай Бог, если так.

– Да, много, – продолжила Люба несколько увереннее, – и фильмов, и книг. Я свои, конечно, не имею виду.

Владимир Федорович печально покачал головой:

– Видишь ли, Любочка, настоящее искусство, оно всегда неудобно. Всегда горько. Настоящие произведения искусства побуждают человека каяться, сожалеть о своих дурных поступках и подталкивать к поступкам хорошим. А народ уже привык, что культура несет ему только отдых и развлечение. Почему, например, никто не любит роман «Как закалялась сталь», очень неплохую, кстати, книжку? Большей частью потому, что трудно принять мысль – ты никогда не станешь таким, как Корчагин, хотя и нужно быть таким, как он. Люди говорят – у меня и так полно проблем, буду я еще раздумывать над серьезной литературой, лучше отдохну с детективом! Не понимают, что в трудной жизненной ситуации тот же Николай Островский станет им гораздо более крепкой опорой, чем какой-нибудь детектив. Фраза «Умей жить, когда жизнь становится невыносимой» принадлежит, кстати, именно Островскому.

Люба неопределенно кивнула, не желая вступать в дискуссию. Владимир Федорович мог часами распространяться об упадке нравов, и любая, самая невинная реплика могла открыть новый шлюз его красноречия.

Он еще немного поговорил об убаюкивающем характере массовой культуры, призывающей человека забить на свой внутренний мир и всеми возможными способами двигаться к главной жизненной цели – обогащению, хотя на самом деле главное – это смирение и стойкость духа. Озвучив эту буддийскую доктрину, редактор наконец выдохся и заварил еще чаю.

– Однако, Любочка, я пригласил тебя не за тем, чтобы ты слушала мое стариковское брюзжание. Вернемся к твоему плану сценария. Понимаешь, в чем дело… У тебя твоя Золушка славна только тем, что бедная, а принц – только тем, что богат. Его характер вообще не прослеживается, это не герой произведения, а утешительный приз, который героиня получает в конце за все свои лишения. Ни одного благородного поступка за весь сценарий. Да и героиня, откровенно говоря, не лучше. Жизнь ее шпыняет по полной программе, это да, а где сознательный выбор? Где решения? Идет она у тебя как овца на веревке…

– А куда деваться? – горько перебила Люба. – Такая уж доля женская. Не может же героиня сама ухаживать за мужиками.

– Безусловно. Но у тебя все ее поступки продиктованы жаждой богатства. Мир, в котором ей приходится существовать по бедности, абсолютно ее не устраивает. Пусть у нее нет возможностей самостоятельно изменить свою жизнь, но пусть она у тебя поймет, что на самом деле эта жизнь не так уж и плоха, что счастливой можно быть и не обладая большим счетом в банке. Так же и главный герой. Ладно, олигархом пусть он у нас останется, но сделай его не просто денежным мешком, а интересной личностью. Спасет он, что ли, ребенка у тебя…

– Уж большей пошлости не сыскать! – ядовито перебила Люба. – Только в очень плохих сценариях герои кидаются под колеса машин за чужими детьми или пушистыми питомцами.

– Думай тогда сама. – Махнул рукой Владимир Федорович. – Кто у нас автор, я или ты?

– Хорошо, я с этим разберусь, – вздохнула Люба.

– Давай, милая. Время есть, не торопись. Хорошенько составь план сценария, и потом работа как по маслу пойдет. А пока, чтоб ты не скучала, дам тебе диалоги прописать. Есть у меня тут неплохой детективчик, вполне добротный материал, но разговаривают герои – как стекло жуют. Денька три посидишь над текстом, и готово. А я тебя соавтором запишу. Деньги, кстати, неплохие получишь, детектив – жанр востребованный.

Люба нехотя согласилась. Она не любила работать с чужими текстами, хотя Владимир Федорович часто просил ее об этом. Обладая низкой самооценкой, она считала, что любые ее исправления идут не на пользу сценарию, а, наоборот, делают его хуже. Люба всегда сомневалась, правильно ли поняла идею автора, не будет ли он потом обижаться на нее. Однако Владимир Федорович обычно оставался ею доволен. А это главное.