Ночь печали - Френсис Шервуд Страница 6

Малинцин цвела кровью уже более пяти лет, если считать в соответствии с традиционным календарем — по двадцать дней в месяце, по восемнадцать месяцев в году, да еще пять дней на время тьмы, — а по христианским меркам ей исполнилось девятнадцать, когда ее хозяин, сыновья хозяина и все люди в городе вновь отправились на войну. За последние годы случилось несколько войн, стычек с соседними городами, «цветочных войн», затеянных, чтобы заполучить пленных для жертвоприношения. Впрочем, эта война была другой: без торжественного представления оружия со стороны врага, без официального провозглашения дней и ночей, отведенных для ритуальных церемоний. Мужчины взяли луки и стрелы, по обычаю сложенные в центре города, позабыв о головных уборах, боевой раскраске, стихах и танцах. В полумраке перед рассветом воины отправились в бой. Прошел день, два. Женщины оставались в овальных домах, крытых соломой; они молились о том, чтобы их мужчины сражались отважно, а если их возьмут в плен, чтобы они столь же отважно погибли. На третью ночь вернулся касик, вернулся с поражением: его головной убор перекосился, голени были расцарапаны и окровавлены, а лицо покрылось потом и грязью. За ним ковыляли остатки разбитого войска — раненые, искалеченные, изувеченные.

Говорили, что для заключения мира придется отдать двадцать молодых женщин, склад маиса, всех индеек, связки копченой рыбы и золотые украшения. Каждый дом сделал свой вклад в этот залог мира. Кай и Малинче выбрали для того, чтобы отдать врагам. Их искупали и натерли мазью алоэ, перемешанной с солью, чтобы их груди и ягодицы блестели, губы им подвели черникой, а глаза подрисовали углем. Девушек нарядили в куитли, крашенные алой кошенилью, и в уипилли из белого хлопка, презрев закон, запрещающий простолюдинам одеваться в хлопок.

Малинцин очень волновалась. Поскольку это была ее третья продажа, теперь ее могли принести в жертву. Кай вцепилась в циновку, потому что не хотела покидать все, что знала, — кухню, где она подбирала объедки, рынок, где она торговала своими изделиями лишь для того, чтобы отдать всю выручку хозяину, пруд с утками, в котором она стояла, пока у нее не распухали пальцы, храм в центре площади, где приносили в жертву пленных, хозяйку, что все время ее била.

Лапа Ягуара, которого отправили сопровождать женщин, был в восторге, нет, он был в экстазе. Он прослышал о том, что войско врага собиралось идти в столицу мешика, в самый центр империи, в красивейший город на земле Теночтитлан. Всю жизнь Лапа Ягуара мечтал увидеть этот город на острове, храм в форме пирамиды, построенный в честь бога Уицилопочтли, дворец императора Моктецумы, дворец отца Моктецумы, каналы и цветочные сады, знаменитый зоопарк, тренировочный лагерь и казармы воинов Ягуара и Орла.

Кай умоляла госпожу пощадить ее, называя ее матерью, так как другой матери не знала.

— Кай, я позабочусь о тебе, — предложила Малинцин, ненавидя Кай за слабость и отсутствие гордости.

— Как ты позаботишься обо мне? Ты тоже рабыня.

Сейчас Малинцин оставалось надеяться лишь на то, что перед смертью она сможет вернуться к своему народу, говорившему на языке науатль.

— Я буду твоей новой маленькой мамочкой, Кай. Не бойся…

— А я буду твоим папой, — добавил Лапа Ягуара, и его голос захлебывался, как визг женщины.

Малинцин не нравились его шутки, потому что, пытаясь быть с ним приветливой ради Кай, она все же подозревала, что Лапа Ягуара вовсе не был другом и защитником Кай, — он выдавал ее секреты хозяйке, когда ему это было выгодно.

— Наш новый хозяин, должно быть, разумный человек и сильный воин, ведь он заслужил столь щедрый дар — двадцать женщин, еду и украшения, — сказал Лапа Ягуара, когда они шли вниз по берегу.

Касик и его свита возглавляли процессию. Барабанщики отбивали ритм, и гулкие тяжелые удары подчеркивали позор поражения. Носильщики в простых набедренных повязках, макстлатлях, тащили корзины с маисом, между которыми были натянуты веревки с рыбой и подвешенными за лапы живыми индейками. Несчастные птицы отчаянно били крыльями по воздуху, а затем их крики постепенно поглотила ночь. За носильщиками двумя колоннами шли двадцать женщин. Некоторые плакали, другие же храбро смотрели вперед, на костры, горящие на берегу. Огромные храмы с гигантскими белыми гребнями, освещенными луной, качались на черной воде. У Малинцин сжалось сердце. На берегу она увидела чуждых богов, чей приход был предсказан знамениями в столице. Все оказалось правдой. Существовало пророчество о том, что Кетцалькоатль вернется по Восточному морю, чтобы заявить о своем праве на землю. И вот он пришел, а она увидит его собственными глазами. Она, Малинцин, впервые проданная своей матерью в возрасте десяти лет, она, которая провела в рабстве девять лет. Это был год Одного Тростника, весна 1519 года.

Глава 3

После нескольких дней и ночей ужасного путешествия вдоль берега Малинцин очутилась в маленькой комнатке крылатого храма и поняла, что это не храмы, а большие лодки, а чужаки — люди, а не боги. С больших лодок спустили на воду маленькие каноэ. Они направились к берегу, и затем чужаки высыпали из них, как саранча-переросток, проснувшаяся после долгих лет спячки. Словно жадные твари, они разбрелись по побережью и краю джунглей, будто собираясь сожрать каждый лист, попадавшийся им на глаза. На огромных животах и спинах они носили тяжелые серебристые панцири, что делало их похожими на коренастых жуков, а руки и ноги чужаков были покрыты плотной тканью цвета скошенной травы, причем ноги их казались такими худыми, что напоминали Малинцин лапки зеленых кузнечиков. У некоторых мужчин сквозь прорехи в штанах виднелась кожа, и это было по-настоящему омерзительное зрелище, потому что ноги у них оказались волосатыми, как лапы тарантула. На головах у чужаков возвышались странные горшки из того же плотного материала, что и панцири на груди и спине. Они не носили подобающих украшений, лишь несколько перьев торчали из этих горшков, как будто, несмотря на свое уродство, эти мужчины все же хотели привлечь женщин своего народа.

— Они пришли из других земель, они очень странные, но я не сомневаюсь в том, что это не боги. Если они вообще являются людьми, то это — дикари, — шепнула Малинцин Кай на наречии майя.

Она боялась их, но еще более жуткое впечатление производили их огромные чудовища, дрожавшие и подергивавшиеся так, словно в них вселилось зло подземного мира. Вопли этих созданий походили на крики женщин, корчившихся от боли. Их гигантские собаки размером с человека, сидевшие в клетках, рычали и лаяли, а изо рта у них шла пена. Это люди должны есть собак, а не наоборот!

И все же несколько дней назад, когда касик и его свита направились вниз по побережью, когда плащи начали развеваться у них за спиной, заставляя вспомнить о широком размахе крыльев орла в полете, когда их факелы угасли вдалеке, как угасает прошлое, Малинцин поняла, что теперь ее жизнь изменится. Поначалу, едва попав в плавучий храм, она была слишком напуганной и уставшей, чтобы обращать внимание на происходящее, и ее настолько тошнило от мерных покачиваний пола, что большую часть времени она пыталась сдерживать рвотные позывы, зарождавшиеся в глубине ее желудка. Теперь же она увидела, что дикари представляли собой большую странную армию. Неужто ей придется ублажать каждого из них? Она вздрогнула, подумав о том, насколько они неотесанны. Если ее не принесут в жертву богам, не означает ли это, что она умрет более страшной смертью?