Любовь без границ - Джоанна Троллоп Страница 6

Усмехаясь, Хью открыл нижнюю створку двойной духовки. Гуляш томился в оливково-зеленом эмалированном горшке, который он осторожно извлек и водрузил на тростниковый коврик на столе, сервированном Джулией на одну персону. В сопроводительной записке было написано: «В холодильнике есть салат. Если захочешь сыру, доешь сперва бри — надеюсь, это тебя не слишком опечалит, милый?» Как типично для Джулии! Непреклонность пополам с нежностью.

За семь лет брака Хью не раз приходилось ужинать без жены, а порой даже задерживаться в городе на ночь, но это был первый вечер (если не считать поездок Джулии к родителям), когда отсутствовала она.

Хью включил канал классической музыки.

Вивальди. Совсем не подходит к случаю. Тут требуется что-нибудь пожестче, вроде… вроде Уолтона или там Бриттена.

Музыкальная система в Черч-Коттедже была сложная и разветвленная, проложенная под полом на манер трубок подогрева. Стоило только найти нужный диск… но как-то не было желания копаться в стойке. «Всего-то дел на две минуты, не больше, — сказал себе Хью и сам же ответил: — Правильно, на две. И все равно неохота».

Вынув из холодильника салатник, он критически оглядел кудрявую, с темной оторочкой, зелень, присыпанную грецкими орехами и спрыснутую лимонным соком. На той же полке нашлись булочка и масленка с вальяжной коровой на крышке и кубиком несоленого, почти совсем обезжиренного масла внутри. На столе все это образовало безупречную композицию под стать кухне — эдакий символ здорового образа жизни. От горшочка с гуляшом исходил вкусный аромат. По непонятной причине Хью вдруг испытал острую потребность снять с масленки крышку и стряхнуть в нее пепел. Пришлось срочно долить почти в пустой стакан (между прочим, венецианского стекла, любовно выбранный в Италии во время последнего отпуска с Джулией) вина. Оно пролилось на светлое дерево столешницы. Хью пририсовал красной лужице ножки и более-менее черепашью голову. Любуясь созданным шедевром, он вспомнил Джосс и подумал, что ведет себя немногим лучше ее. От Джосс мысли перекочевали к Джеймсу. Щедро наполняя гуляшом антикварную тарелку, Хью сожалел о том, что друг жизни сейчас не сидит рядом. Они бы отдали должное ужину (перемежая разговор просьбами Джеймса не курить хоть за столом и его, Хью, наездами на промывку мозгов насчет вреда никотина). Как хорошо, как комфортно было бы им вместе!

Хью и Джеймс не были друзьями с детства, они познакомились в Кембридже. Оба входили в одну и ту же группу обучения, оба увлекались историей. Джеймс родился в Южной Африке, в Грехемстауне, в восточной части бывших Капских колоний. Отец его, англичанин, в середине двадцатых годов приехал туда учительствовать, но накануне Второй мировой вернулся на родину. За всю войну он не получил ни царапины, а умер от дизентерии уже после подписания мира, в итальянском лагере для военнопленных. Леонард, слишком слабый здоровьем для военной службы, помогал семье старшего брата деньгами, устроил племянника в городскую школу, где сам преподавал, и в конце концов представил вдову тамошнему казначею (впоследствии эти двое поженились). Общаясь с дядей, Джеймс проникся глубоким убеждением, что нет и не может быть лучшего призвания, чем педагогика.

Судьба Хью сложилась совсем иначе. В этой семье слабым здоровьем отличался отец. Работник из него был неважный, зато в военные годы он вдруг разбогател (по мнению Хью, благодаря махинациям на черном рынке). В 1948-м, в год поступления сына в колледж, он умер, оставив (к великому изумлению вдовы) еще и вторую семью, которой пришлось дать отступного в виде билета до Австралии и небольшого начального капитала. Оставшиеся деньги пошли на оплату векселей. Вдова, женщина во всех отношениях решительная, продала дом, половину выручки отложила на обучение сына, а на остальное для себя и дочери сняла квартиру в родном захолустье. Ей не понадобилось много времени, чтобы открыть там парикмахерскую, и поскольку она знала в этом толк, бизнес вскоре расцвел настолько, что его пришлось расширить. После ее смерти почти все деньги перешли к дочери, что было только справедливо, потому что именно она унаследовала отцовскую астму. На долю Хью выпало что-то около двухсот тысяч фунтов плюс приданое Джулии, и на это был куплен и благоустроен Черч-Коттедж.

В Кембридже Джеймса постигло внезапное отвращение ко всему, что связано с педагогикой. Хью в той же степени загорелся желанием бросить все ради актерской карьеры. Он истово участвовал в театральных постановках и, кое-как окончив третий курс, поступил в передвижную труппу статистом за фунт с мелочью в неделю и с радужной перспективой однажды стать героем-любовником за десять фунтов. Мать была категорически против, уверенная, что театр — это отстойник для всяческого отребья. За три года актерской биографии сына она ни разу не пришла на спектакль. Когда тщедушная бледная дочь, с хрипом втягивая воздух, просила составить ей компанию на премьере, она изобретала какой-нибудь предлог для отказа.

— Не могу и не могу, и говорить тут не о чем, — отвечала мать, протягивая сверток с чем-нибудь вкусным для Хью. — Тебя не отговариваю, но сама не собираюсь менять планы из-за какой-то пьески, которой грош цена.

Когда в пятидесятых годах на телевидении появились коммерческие каналы и Хью заключил контракт с одной из ведущих компаний, мать немного оттаяла — это казалось ей более пристойным занятием. Беда была в том, что она хотела видеть сына адвокатом, и если не для этого нужен Кембридж, то для чего еще?

Как прежде театр, Хью Хантер обожал телевидение, и надо признать, оно платило ему за это сторицей (например, сделав ведущим одной из первых общенациональных программ новостей). Его прозвали Дабл-Эйч равно среди коллег и публики, да и сама программа со временем была переименована в «Дабл-Эйч тайм» и завоевала множество наград и поощрений. В шестидесятые годы жизнь Хью представляла собой круговорот девиц с густо подведенными глазами. Жил он на квартире рядом со студией, имел мотоцикл и время от времени по выходным отправлялся с очередной подружкой на реку Виндраш, в бывший дом викария, в гости к другу жизни.

Тогдашняя жена Джеймса, женщина состоятельная, была много старше его. Дом был куплен на ее деньги, все расходы по нему тоже несла она, так что супругу оставалось только наслаждаться жизнью. Сменив несколько занятий (продажа книг, разведение пчел, написание романов и тому подобное), Джеймс так и не нашел себя и фактически сидел у нее на шее. Вполне возможно, что его попытки с треском провалились как раз потому, что он не нуждался в куске хлеба, но он не спешил винить во всем жену и ее деньги. Он если не любил ее, то был к ней глубоко привязан и еще глубже ей благодарен: брак избавил его от тирании отчима, того самого казначея. Словом, жили они в полной гармонии, в прекрасном старинном доме у реки, и расходились во мнениях только по поводу Хью Хантера. В конце концов, не желая быть яблоком раздора, тот перестал у них бывать и встречался с другом жизни в Лондоне. Дружба их не поколебалась ни на секунду. Когда жена Джеймса внезапно умерла от опухоли мозга (ему было тогда тридцать два), Хью первым явился выразить свои соболезнования и не ушел, пока не убедился, что друг в порядке.

Того, что было оставлено Джеймсу по завещанию (главный капитал перешел к детям жены от первого брака), хватало на покупку скромного дома. В сопроводительном письме она писала: «Боюсь, мое богатство не принесло тебе добра. Надеюсь, что в будущем тебя ждет более интересная жизнь, более плодотворное занятие и более счастливый союз». На прямой вопрос Хью Джеймс ответил, что совсем заплесневеет, если останется в провинции, и с того дня друзья посвящали все свободное время поискам ему нового жилья. Длилось это четыре месяца и увенчалось виллой Ричмонд. То есть это Джеймс так думал. По мнению Хью, это был воплощенный кошмар, жить в котором он не согласился бы ни за какие деньги. Тем не менее Джеймс с ходу купил виллу.