Общество Жюльетты - Саша Грей Страница 6

Я сижу на лекции и жду, когда появится Анна. Но она опаздывает.

Единственное, чего Маркус терпеть не может, это опаздывающих студентов. Если кто-то приходит на его лекцию с опозданием, он затевает изощренную процедуру, призванную унизить и запугать опоздавшего – с тем, что такое никогда больше не повторялось. Услышав, что кто-то приоткрыл дверь, он тотчас прекращает говорить. Умолкает даже не на конце предложения, а на середине фразы или даже слова. Смотрит на дверь и ждет, как несчастный шагнет через порог. Когда же он входит и направляется к своему месту, взгляд Маркуса следует за каждым шагом опоздавшего. В этом взгляде читается такая злость, что, кажется, из его ушей вот-вот пойдет пар. Однако при этом Маркус все такой же симпатичный брюнет; у него такие прелестные ямочки на щеках, что кажется, будто он всегда улыбается, даже если на самом деле кипит от ярости. Но даже после того как опоздавшие займут места, откроют блокноты и достанут ручки, спектакль еще не окончен. О нет.

Маркус молча стоит, согнувшись над столом, положив на него ладони, и мучительно долго глядит на свои записи. Он будто ждет, чтобы кто-нибудь издал звук и тем самым дал ему повод для вспышки гнева. Однако все в курсе и потому молчат.

Мы сидим в благоговейной тишине. Спустя некоторое время он решает, что достаточно помучил нас, и лишь затем – как бы долго ни длилась эта пытка презрением – продолжает лекцию. Начав точно с того слова, на котором ее оборвал.

Анна опаздывает всегда. Я не припомню, чтобы она пропустила хотя бы одно занятие, но ни на одно из них она не пришла вовремя. Она может прийти на начало лекции Маркуса или даже на ее середину. Иногда появляется за пять минут до конца. В любом случае, она делает это беззаботно и грациозно. Маркус поднимает голову, видит ее, затем продолжает, как будто ничего не произошло. Мне всегда хотелось знать, за что ей положены такие привилегии. В один прекрасный день я не удержалась и спросила ее.

– У нас с ним договоренность, – отвечает Анна. – Я кое-что делаю для него, он – кое-что для меня.

Так благодаря Маркусу между мной и Анной возникает тайная связь. Наша взаимная одержимость. Мой секрет. Ее любовник.

– И какая же? – спрашиваю я.

– Скажем так, – отвечает она. – У Маркуса есть специфические потребности…

Интересно, что это за специфические потребности?

Неужели Маркус просит Анну облизывать его мошонку, а сам при этом пересказывает ей содержание «Четырехсот ударов» Трюффо? Или трахает ее в коленно-локтевой позиции, цитируя книгу Андре Базена «Что такое кино?». Или ему нравится, когда Анна засовывает язычок в его анус, пока он философствует о теории унижения?

Не могу дождаться, когда она посвятит меня в свои тайны. Мне хочется узнать все до мельчайших подробностей, чтобы затем сопоставить узнанное с моими фантазиями о том, что заводит Маркуса и как он трахается. И мне почему-то кажется, что реальность превосходит мои самые смелые предположения.

Поэтому после занятий мы берем себе по стакану кофе и, выйдя на улицу, садимся на скамейку и наблюдаем за студентами, спешащими на следующие лекции. Мы сидим под деревом, надежно укрытые от лучей утреннего солнца, уже поднявшегося довольно высоко. У Анны нежная кожа, и она предпочитает тень.

– Я быстро обгораю, – поясняет она.

– Ну давай, рассказывай, – говорю я. – Честное слово, сейчас умру от нетерпения. Говори, в чем же заключается его главный бзик? Что его больше всего заводит? С чего он ловит кайф?

– Он любит заниматься этим в темноте.

У меня внутри все скисло. Похоже, Маркус удручающе нормален.

– Мне казалось, ты назвала его ненормальным. То, что ты говоришь, – вовсе не признак ненормальности.

– Дай мне договорить до конца, – перебивает меня Анна. – В шкафу. Он любит заниматься этим делом в шкафу, в темном шкафу.

Я все еще не верю и слегка хмурю брови.

– Просто он очень застенчивый, – замечает Анна, уловив мое разочарование. – У него в квартире есть огромный шкаф. Старый деревянный шкаф, можно сказать, антикварный. В его доме не очень уютно. Никаких тебе диванов, подушек или ковров. На окнах нет даже приличных штор.

– И кровати тоже? – уточняю я.

– Он спит на матрасе, который лежит прямо на полу, но на нем мы с ним никогда не трахались, – признается Анна. – Я как-то раз открыла его холодильник, – продолжает она. – Он оказался практически пуст. Единственное, что там было, это чай. Не листовой, а чайные пакетики. Коробка с чайными пакетиками. Даже молока не было.

Хотя в квартире Маркуса почти нет мебели, по словам Анны, в книгах и бумагах там недостатка нет.

– Книги занимают каждый квадратный дюйм свободного пространства. Вдоль стен, от пола и до потолка, тянутся бесконечные ряды книжных полок, – сообщает она. – Все книги тщательно расставлены по темам: кино и секс, искусство и религия, психология и медицина. Когда не хватает места на полках, он складывает книги стопками на полу, на столах, стульях. Совсем как какой-нибудь скопидом, он использует любой клочок пустого места для своих целей. На стенах, – там, где нет полок, – висят произведения искусства. Эротического искусства. Впрочем, никакой порнографии, – добавляет Анна. – Просто странные похабные картинки.

Она рассказывает мне про фотографии с размытым изображением, на которых запечатлены совокупляющиеся парочки, похожие на картины Фрэнсиса Бэкона. Уличные сценки проституток за работой. Вульгарные карикатуры. Картины, совсем не похожие на эротику, – неаккуратно склеенные коллажи, наспех составленные из газетных и журнальных вырезок, изображающих лица, тела и предметы, однако служащие Маркусу для неких эротических целей. А также вещи, которые ни с чем нельзя спутать.

Анна описывает две картины, вызвавшие у нее больший интерес, чем остальные. Они висят рядом в небольшом алькове в прихожей, как раз напротив двери, и это первое, что вы видите, переступая порог квартиры. Вот и она тоже, всякий раз, когда приходит к Маркусу, останавливается и какое-то время их разглядывает.

На первой изображены две женщины, лежащие рядом так, что их тела образуют подобие пухлых губ. На обеих – чулки с подвязками. И у той, и у другой – большие груди с красно-розовыми сосками.

– Одна из них похожа на тебя, – заявляет Анна. – Брюнетка с нежной сексуальной улыбкой. На голове у нее кружевная фата, как у невесты. Лица второй не видно вообще. Там, где должна быть голова, находятся руки. Они, словно клешни краба, возникают прямо из чернильного фона картины и сжимают ей соски.

По словам Анны, вторая картина настолько странная, что ее невозможно описать. Сначала кажется, что видишь три женских тела в чулках-сетках, переплетенных в позиции «любовь втроем». Но если как следует приглядеться, видишь мужское тело, сплетенное с женским. Половые органы и конечности торчат там, где, по логике, их не должно быть. Руки, словно живущие собственной жизнью, что-то толкают, тянут, ощупывают. Все перемешано, все свалено в кучу. От этого слегка не по себе.