Не горюй! - Мэриан Кайз Страница 6

Джуди пообещала, что заберет меня из больницы, а я попросила ее купить мне авиабилет в одну сторону до Дублина.

Пока я бродила по палате в тоске и унынии, Джеймс хранил глухое молчание. Он мне ни разу не позвонил.

Иногда я отказывалась во все это верить. Все, что он наговорил, казалось мне дурным сном. Я и в самом деле не могла вспомнить деталей, но я помнила, что я тогда чувствовала. Болезненное ощущение, что что-то не в порядке. По сути, я даже не помню, как провела эти два последних дня в больнице. Смутно припоминаю только свое недоумение, когда другие матери говорили о том, как теперь изменится вся их жизнь, как им придется приспосабливаться к новому члену семьи и так далее и тому подобное.

Но я не понимала, в чем проблема. Я уже не представляла себе жизни без дочки.

— Только ты и я, радость моя! — шептала я ей.

Наверное, то, что нас бросил единственный мужчина в нашей жизни, ускорило процесс сближения. И я подолгу тихо сидела, держа дочку на руках. Я трогала ее крошечные кукольные ножки, ее розовые прелестные пальчики, ее плотно сжатые кулачки, ее бархатистые ушки, ласково гладила ее невероятно маленькое личико, пыталась угадать, какого цвета будут у нее глазки.

Она была такой прелестной, такой идеальной, просто чудо.

Видит бог, меня предупреждали, что я, возможно, буду испытывать всепоглощающую любовь к ребенку. Но я не ожидала, что эта любовь охватит меня с такой силой. Я готова была убить любого, кто хотя бы прикоснется к светлому шелковистому волоску на маленькой головке.

В конце концов, я могла понять, что Джеймс бросил меня — хотя на самом деле не могла, — но я действительно не понимала, как он мог бросить такого замечательного, прекрасного ребенка.

Она часто плакала. Впрочем, вряд ли мне пристало жаловаться: я и сама постоянно ревела.

Я делала все, чтобы утешить ее, но она продолжала плакать.

После того как она в первый день проплакала восемь часов без перерыва и я сменила ей подгузник сто двадцать раз и покормила сорок девять тысяч раз, я слегка впала в истерику и потребовала, чтобы ее осмотрел врач.

— С ней наверняка что-то не так, — заявила я усталому молодому человеку, который оказался врачом. — Она никак не может быть голодной, она сухая, но тем не менее не перестает плакать.

— Ну, я ее осмотрел, и у нее все в абсолютном порядке, насколько я могу судить, — терпеливо объяснил он мне.

— Но почему она плачет?

— Потому что она — грудной ребенок, — сказал он. — Это их обычное занятие.

Он изучал медицину семь лет — и это все, что он мог сказать?

В общем, меня он не убедил.

Может быть, она плачет, потому что каким-то образом осознает, что папа бросил ее? Или — тут я почувствовала укор совести — она орет, потому что я не кормлю ее грудью? Возможно, ей не нравится кормиться из бутылочки?

Да, я знаю, вы скорее всего возмутитесь, узнав, что я не кормлю ее грудью. Подумаете, что я плохая мать. Но, видите ли, давным-давно, когда у меня еще не было ребенка, я решила, что вполне разумно вернуть себе свое тело после того, как сдашь его внаем на девять месяцев. Мне стыдно признаться, но я боялась, что, если буду кормить ее грудью, мои сиськи обвиснут и станут плоскими.

Теперь же, когда у меня появился такой замечательный ребенок, все мои волнения насчет кормления грудью стали казаться мне мелкими и эгоистичными. Оказывается, стоит тебе родить, как все меняется кардинальным образом. Никогда не думала, что доживу до дня, когда чьи-то потребности будут для меня важнее привлекательности моих сисек.

Итак, если моя крошка не перестанет в ближайшее время орать, я подумаю, не начать ли мне кормить ее грудью. Если это сделает ее счастливой, я смирюсь с растрескавшимися сосками, обвисшей грудью и усмехающимися тринадцатилетними подростками, пытающимися заглянуть мне за шиворот в автобусе.

Джуди, я и малышка приехали домой. Я открыла дверь, и, хотя Джеймс предупредил меня, что забрал вещи, я оказалась не готовой обнаружить отсутствие его дезодоранта и крема для бритья в ванной комнате, опустевший шкаф и пробелы на полках с книгами.

Это было ужасно.

Я медленно опустилась на кровать. Подушка все еще пахла Джеймсом. Мне так его не хватало!

— Поверить не могу, — плача, призналась я Джуди. — Его и в самом деле нет.

Девочка начала плакать, будто тоже ощутила пустоту. А ведь она перестала реветь всего пять минут назад. Бедняга Джуди совсем растерялась, не зная, кого из нас утешать.

Немного погодя я перестала плакать и повернула залитое слезами лицо к Джуди.

— Ладно, — сказала я, — начну собирать вещи.

— Вот и хорошо, — прошептала она, все еще покачивая меня вместе с ребенком в своих объятиях.

Я принялась швырять в чемодан все, что, по моему мнению, могло мне понадобиться. Я собралась взять с собой гору памперсов размером с небольшой Эверест, но Джуди отговорила меня, мягко напомнив, что их можно купить и в Дублине. Я кинула в чемодан детские бутылочки, подогреватель для бутылочек с изображением коровы, перепрыгивающей через луну, ползунки, одеяла, погремушки, носочки размером с почтовую марку — то есть все, что необходимо (так я считала) моему ребенку-безотцовщине.

Теперь, когда я стала матерью-одиночкой, я явно чересчур усердствовала. «Прости, моя дорогая, я лишила тебя отца, потому что оказалась недостаточно умной или красивой, чтобы удержать его, но я постараюсь, чтобы ты ни в чем не нуждалась».

Потом я попросила Джуди отдать мне хотя бы два памперса.

— Зачем? — спросила она, прижав их к себе.

— Вдруг в самолете произойдет несчастье, — сказала я, пытаясь выхватить их из ее рук.

— Разве они не дали тебе ничего в больнице? — удивилась Джуди.

— Да не со мной, глупышка. С ребенком. Хотя какое же это несчастье? Просто производственная травма.

Она выделила мне три подгузника. Неохотно.

— Послушай, — сказала она. — Ты не можешь все время звать ее ребенком. Нужно дать ей какое-нибудь имя.