Чужой, посторонний, родной... - Татьяна Туринская Страница 6

В нем исхоженные полы…

Во время маленькой паузы внимательно оглядел приемную комиссию. Кто тихонько постукивал карандашом по лакированной столешнице, кто перебирал стопку бумажек, словно ища чего-то, кто-то откровенно зевал. Виктор решил добавить страсти:

— Если мил тебе бедный сад

С майским цветом, с жужжаньем пчел

И под липой сто лет назад

В землю вкопанный дедом стол.

Если ты не хочешь, чтоб пол

В твоем доме фашист топтал,

Чтоб он сел за дедовский стол

И деревья в саду сломал…

Интереса у высокой комиссии, судя по всему, не прибавилось. Виктор разозлился: ах, так? Все равно я вас разбужу, вы у меня заплачете!

— Если мать тебе дорога —

Тебя выкормившая грудь,

Где давно уже нет молока,

Только можно щекой прильнуть;

Если вынести нету сил,

Чтоб фашист, к ней постоем став,

По щекам морщинистым бил,

Косы на руку намотав;

Чтобы те же руки ее,

Что несли тебя в колыбель,

Мыли гаду его белье

И стелили ему постель…

Ну уж про мать-то должны же они прочувствовать? Поди, у самих матери еще должны быть живы. А кое-кто наверняка уже и сам в родителях ходит. Однако комиссия по-прежнему сидела спокойно, даже, можно сказать, расслабленно. И Виктор сник. Кусочек про отца и портрет прочитал на полутонах, смирившись с провалом. Однако добравшись до отрывка про любимую, воспрянул духом: ну не могут же они быть такими бесчувственными, когда речь идет о любви? Тут и бревно расчувствуется, когда любимую на твоих глазах…

— Если ты не хочешь отдать

Ту, с которой вдвоем ходил,

Ту, что долго поцеловать

Ты не смел, — так ее любил, —

Чтоб фашисты ее живьем

Взяли силой, зажав в углу,

И распяли ее втроем,

Обнаженную, на полу;

Чтоб досталось трем этим псам

В стонах, в ненависти, в крови

Все, что свято берег ты сам

Всею силой мужской любви…

Не проняло… Может, прав был Вовка? Может, действительно Шекспир на эту высокообразованную публику лучше подействовал бы? Может, еще не поздно все исправить? Как там Гамлет говаривал: "Быть или не быть? Вот в чем вопрос!" Интересно, если вот так сразу, без предупреждения, перейти с Симонова на Шекспира — проснутся? Или даже не поймут, что абитуриент читает уже другого автора? Можно было бы рискнуть, да только кроме избитой фразы "Быть или не быть" Виктор не знал ни строчки, он ведь его не то что не читал, даже фильм со Смоктуновским не смотрел. Вот на спектакль с Высоцким сходил бы непременно, но разве ж в их глухомань приличный театр приедет? Да к тому же Высоцкий слишком рано умер, братья еще под стол пешком бегали. Это уже потом, когда выросли, с несказанным удовольствием смотрели "Место встречи изменить нельзя". Любимой по жизни фразой у Витьки стала "Дурак ты, Шарапов!" А интересно, как бы Высоцкий расправился с фашистами? Если бы он прочел этот стих, удалось бы ему расшевелить сонную комиссию?

Насколько возможно, постарался подделать голос под знаменитую хрипотцу Глеба Жеглова:

— Если ты фашисту с ружьем

Не желаешь навек отдать

Дом, где жил ты, жену и мать,

Все, что родиной мы зовем, —

Знай: никто ее не спасет,

Если ты ее не спасешь;

Знай: никто его не убьет,

Если ты его не убьешь.

И пока его не убил,

Ты молчи о своей любви,

Край, где рос ты, и дом, где жил,

Своей родиной не зови.

Пусть фашиста убил твой брат,

Пусть фашиста убил сосед, —

Это брат и сосед твой мстят,

А тебе оправданья нет.

За чужой спиной не сидят,

Из чужой винтовки не мстят.

Раз фашиста убил твой брат, —

Это он, а не ты солдат!

Во взглядах членов комиссии, до этого рассеянных и откровенно скучающих, появилось что-то живое. Виктор приободрился и закончил максимально эффектно, с вызовом и даже не без истеричной нотки, чтоб уж совсем сразить слушателей наповал:

— Так убей фашиста, чтоб он,

А не ты на земле лежал,

Не в твоем дому чтобы стон,

А в его по мертвым стоял.

Так хотел он, его вина, —

Пусть горит его дом, а не твой,

И пускай не твоя жена,

А его пусть будет вдовой.

Пусть исплачется не твоя,

А его родившая мать,

Не твоя, а его семья

Понапрасну пусть будет ждать.

Так убей же хоть одного!

Так убей же его скорей!

Сколько раз увидишь его,

Столько раз его и убей!

Сказал, как припечатал. И обвел почтенную публику победным взором: ну что, как я вас? Проснулись?

Старушка с ярко-розовыми губами и отдающими голубым отсветом волосами, этакая престарелая Мальвина, сидевшая с краю, раскрыла рот:

— Ну что ж, интересный подход. Что еще вы нам можете показать?

Виктор приободрился. Стихотворение прошло "на ура", ну а с басней тем более проблем не будет.

— Басня. Сергей Крылов.

Вороне как-то бог послал кусочек сыру;

На ель Ворона взгромоздясь,

Позавтракать было совсем уж собралась,

Да позадумалась, а сыр во рту держала.

На ту беду Лиса близехонько бежала;

Вдруг сырный дух Лису остановил…

Старушкины куделечки послушно подпрыгивали в такт его словам. Но едва Витя добрался до самого интересного места, как раздался резкий окрик с другого конца стола:

— Достаточно, дальше мы знаем.

Тот растерянно стоял, не зная, что еще предложить высокой комиссии. Плясать он не умел, вот разве спеть что-нибудь?

— А? Э-ээ, — нерешительно топтался он, не зная, как бы поделикатнее предложить свое музыкальное творчество. А хуже всего то, что он никак не мог выбрать песню: как на грех, в голове одни только похабные частушки крутились, и ничего культурного.

— Достаточно, — повторил мужик в маленьких очечках. Где-то Виктор его видел. Наверное, артист какой-то, но малоизвестный — так, навскидку, не то что фамилии — фильма-то не припомнишь. Смотри-ка ты: мелочь пузатая в киношном мире, а заседает в приемной комиссии. — Мы видели уже все, что нас интересовало на данном этапе. Вы свободны. Пригласите следующего.