Река блаженства - Тия Дивайн Страница 6

С того момента, как она стала женщиной, жажда соития росла в ней с каждым днем. Она испытывала досаду при мысли, что не смогла обрести власть над чужеземцем и что влачила это жалкое существование. Она была рабой желания, не в силах им управлять, несмотря на все доводы разума.

Почему он не пожелал ее взять? Ведь он мужчина!

Нет, он не поможет ей. Проведет здесь пару месяцев в соответствии с контрактом, научит их ездить верхом и хлопать маленький мячик на игровом поле и уедет. А она останется.

А может быть, ему не понравилось ее тело? Значит, оно может и еще кому-нибудь не понравиться.

От этой мысли у нее пропало желание. Нет, это невозможно. Она слишком красивая и очень опытная. Знает, что и как делать. Или ей это только кажется? Но на этот раз ее опыт не сработал. На этот раз ее грудь не вызвала у мужчины яростного желания обладать ею. На этот раз…

Что же именно ему не понравилось? Неужели груди? Она села на постели и взяла их в ладони. Ни у кого из здешних женщин не было таких соблазнительных сосков. Сосков, которые так любили ласкать языком мужчины.

И все-таки он отверг ее.

И она не могла с этим смириться.

О, если бы чужеземец был сейчас рядом и вошел в ее лоно!

Но сейчас она готова отдаться любому, только бы утолить эту мучительную жажду.

– Сколько времени мы провели вместе? – спросил Мортон утром, когда они с Оливией еще лежали в постели.

– По-моему, с момента возвращения Джорджи. Неужели Лидия не догадывается?

– Она ничего не знает о нас, дорогая. Во всяком случае, не подает виду. Она мне до сих пор благодарна за то, что я спас ее от Бахтума.

– Это хорошо. И все же тебя что-то тревожит, не думаю, что дело в Джорджи.

– Но это правда. Джорджи слишком рано вернулась. А также реакция этого чужака, когда мы прошлым вечером гуляли по аллее свиданий. И письмо Генри, в котором он просит развода…

– О, дело в этом…

Мортон поспешил сменить тему:

– И еще я устал воспитывать этих крошек, буквально кормить их с ложечки и следить за каждым их шагом, когда правила нашей общины яснее ясного.

– И эта змея, – пробормотала Оливия, – моя Джорджи.

– Надо что-то менять. Мы стареем, а заменить нас некому. Иногда я с сожалением вспоминаю спокойную жизнь в Англии.

– Где разнообразия ради тебе каждое утро приходилось путаться с горничной, – сказала Оливия.

– Это если она вытирала пыль совершенно голая.

– Не говори глупостей, Мортон. Что может быть лучше жизни в Вэлли? Мы устроили ее по своему вкусу.

– Это была всего лишь фантазия второго сына в семье на двадцатом году жизни, который мечтал купаться в сексе, – сказал Мортон. – Не важно. Забудь то, что я сказал. Что ты ответишь ему насчет развода?

– Я все эти годы хотела развестись.

– Но в этом случае, – осторожно возразил Мортон, – ты потеряешь все.

– Джорджи взрослая. А о чем еще может идти речь?

– Элинг обречен.

– Мой милый Мортон. Неужели ты говоришь всерьез о своей ностальгии? Неужели тоскуешь по своему сельскому дому? Да ты бы мгновенно превратил Элинг в бордель. Лучше его продать и получить кругленькую сумму.

– Бордель – недурная идея, чтобы расплатиться с долгами. Ты могла бы стать мадам. Нанимала бы девушек и сама обслуживала клиентов. И откладывала бы деньги в кубышку. Это было бы что-то вроде Блисс-Ривер-Вэлли, только не бесплатно. Подумай об этом, Оливия. Возможно, это оказалось бы прибыльным делом.

– Может быть, ты и прав, – ответила Оливия, – и в этом есть смысл, если бы только ты взял на себя организационную часть и я могла бы поверить в серьезность твоих намерений.

– Сколько бы ты запросила за утреннее развлечение? – игриво спросил Мортон, снова овладевая ею.

У нее захватило дух:

– А-а-а-х! Я начинаю понимать…

Наступил новый яркий, ослепительный, обжигающий день. Беспощадное солнце изливало на игровое поле потоки света, подобные расплавленному стеклу.

На дальнем конце поля столпились четверо из восьми игроков, пытаясь ударить по мячу и понукая лошадей, чтобы те заняли правильную позицию. Зрители расположились по периметру поля. Зонтики в их руках подпрыгивали. Джорджиана с матерью находились недалеко от центра поля и наблюдали за Мортоном, пытавшимся повернуть лошадь. Ему это удалось, он вырвался вперед, ударил по мячу и поскакал по полю рядом с Чарлзом Эллиотом, выкрикивая команды.

– Мортон разобьется, – причитала Оливия, – он погибнет. Что за чертова игра, что за нелепый спорт! Взрослые люди готовы убить друг друга из-за какого-то дурацкого мяча.

Минутой позже Мортону удалось заставить мяч проскочить в ворота и забить гол. Все закричали, зааплодировали.

– О, это было отлично! – воскликнула Джорджи, хлопая в ладоши. – Но, вероятно, он сжульничал. У мистера Эллиота не очень довольный вид.

– Верно, – отозвался один из наблюдавших, услышав замечание Джорджи. – Ему следовало бы изменить направление и уступить мяч Смиту. Наш Мортон не умеет играть в команде.

– Вижу, – пробормотала Джорджи, наблюдая, как две команды снова выстраиваются и ждут, когда рефери подаст сигнал.

И тотчас же Мортон бросился за мячом, словно за своей игрушкой.

– Он не любит уступать, – сказала Оливия. – А кто любит? Пойдем со мной, Джорджи, расскажи, как прошла ночь.

Инстинкт подсказывал Джорджи, что лучше солгать.

– Все прошло хорошо, – сказала Джорджиана неохотно.

– Да, судя по виду, он великолепен в постели. Какие бедра! Как он сжимает ногами круп коня! А руки…

– Да, – прошептала Джорджи.

– Но ты вернулась очень рано. Он потерял к тебе интерес?

Джорджи вся сжалась. Оливия намекала на то, что Джорджи могла быть поласковее и поискуснее.

– Поверь, мистер Эллиот не остался ко мне равнодушен. Он мужчина удивительных пропорций, мама, только молодая женщина может приспособиться к его мощи и получать удовольствие. – Джорджи была молода и вынослива, однако он отверг ее. Интересно, отверг бы он Оливию?

– И все же ты пришла домой слишком рано.

– Мистер Эллиот имеет обыкновение спать в одиночестве, и тут уж я ничего не могла поделать. – Даже Оливии понадобилось время, чтобы переварить столь чудовищную ложь.

– Хм, – фыркнула Оливия. – Придется тебе идти к нему и нынешней ночью.

– Это то, чего он больше всего желает.

– Хорошо, а то Мортон обеспокоен.