Райская птичка - Трейси Гузман Страница 59

Элис проснулась на диване, который в прошлый раз приютил Фрэнки, скрюченная и негнущаяся, как кусок ржавой проволоки. Хилое зимнее солнце освещало комнату. Прошлой ночью она часами гипнотизировала разбросанные по столу бумаги, выискивая объяснения, которые помогли бы ей вплести эту новую информацию в ткань прошлого. В конце концов она сдалась, свила из рук гнездо и спрятала туда голову, слишком усталая, чтобы думать о скрепках, которые отпечатаются у нее на щеке. Она уступила подводному течению памяти, позволив утащить себя в темное забвение без снов.

Оливковая куртка Финея согревала верхнюю часть ее тела, и она укуталась в нее, желая лишь еще немного побыть в укрытии, уткнувшись носом в его воротник и вдыхая запах его крема для бритья.

Он сидел в кресле в другом конце комнаты и наблюдал за ней.

– Который час?

– Боюсь, утро ты пропустила. Уже почти час.

– Ты просидел здесь всю ночь? – не дожидаясь ответа, она продолжила: – Не стоило, Финей. Я в порядке.

– Знаю.

– Кофе нету?

– Завтраком или обедом чемпионов это не назовешь, но да, кофе и таблетки сейчас будут. Может, принести яиц?

Яйца. Ее желудок скорчился, и она тоже скривилась. Предчувствие дурного, появившееся у нее прошлой ночью, вернулось, едва она успела открыть глаза, и теперь наполнило все ее нутро. Мысль о еде была противна.

– Ну, ложечку за Финея, – сказал он в ответ на ее гримасу. Он встал с кресла и подошел к дивану. Его неуклюжая походка была такой знакомой, что Элис казалось, будто это шагают ее ноги. Финей быстрым движением большого пальца смахнул с ее лба волосы и заковылял на кухню в поисках Сейси.

Элис пристрастилась к хореографии верхней части его тела, к тому, что осталось от солдатской выправки: к легкости, с которой он по-дружески обнимал Фрэнки за плечо; к непринужденному повороту его шеи, когда он слышал что-то за спиной; к плавному изгибу его локтя. Она дивилась танцу его пальцев, когда он перемешивал колоду карт или чистил кукурузный початок. Скорости, с которой он забрасывал на плечо свое охотничье ружье, – одним ловким, плавным движением. Финей-непоседа, Финей-ловкач ^[43].

Элис взялась за спинку дивана, подтянулась, приняв сидячее положение, и со стоном опустила руки в рукава его куртки. Много ли времени надо, чтобы стать любезной? Чтобы принимать помощь и благодарить за нее, не чувствуя, как внутри закипаешь от негодования? Она подумала о Фрэнки, который с трудом одолевал школьные задания, сталкивался с первыми дилеммами раннего подросткового возраста и пытался примириться с фактом, что его мать находится в тюрьме и не выказывает к нему ни малейшего интереса.

«Спасибо, мисс Элис, что не опускаете рук. Финей говорит, что я – недорисованная картина», – сказал он на днях, серьезно и терпеливо, хотя она стала резка с ним после того, как в пятый раз повторила одну и ту же задачку: два поезда, один с апельсинами, другой с ананасами, выехали навстречу друг другу, когда же произойдет благоуханная встреча? «Может, я тоже – недорисованная картина», – подумала тогда Элис.

Финей вернулся в комнату с подносом и поставил его на кофейный столик. Затем налил кофе в ее чашку, одну из шести тонких фарфоровых красавиц с ажурным узором, которые он раздобыл на блошином рынке. Ручку каждой он обернул куском автомобильной камеры, выполнявшей смягчающую роль. При взгляде на чашки у Элис всегда поднималось настроение – таким своеобразным было сочетание материалов. Налет изысканности с ограничениями реальности. Финей готовил ей кофе, как она любила: с щедрой щепоткой сахара и таким количеством молока, что перед тем, как протянуть ей чашку, он часто качал головой и фыркал: «Зачем там вообще кофе?» Годами они медленно, осторожно изучали повадки друг друга, двигаясь, как бывалые охотники, маскируя свою заботу. Элис знала, что Финей предпочитает сидеть правой ногой к камину. Он всегда первым делом изучал колонку «Продам» в местной газете и лишь затем переходил к другим разделам. Он уважал жертву, которую ему удавалось подстрелить, восхищенно поглаживая перья индейки или шкурку нутрии. А еще он был внимательным и непредвзятым слушателем. Элис никогда точно не знала, что он думает, пока он не начинал говорить.

– Я принимаю тебя как должное, – сказала она.

– Это точно.

Ее встревожило, что он так легко согласился.

– Но это неправильно.

– Элис, если это из‑за Натали… – Финей остановился, и Элис поняла, что он подбирает слова. – Я никуда не денусь. В смысле, мы с Фрэнки здесь, с тобой.

Мы с Фрэнки. Элис оценила это. Финей прятал их обоих за третьей стороной, пусть даже этой третьей стороной был восьмилетний мальчик.

– Ты последний воин в этом поле, Финей. Теперь ты знаешь меня дольше, чем кто-либо другой, кроме Сейси, и ты знаешь меня лучше, чем она.

– Есть еще кое-кто.

Томас. В тот миг, когда Элис увидела негатив, она почувствовала его рядом с собой, как древнее привидение, как тень, прилипшую к коже. Она не могла от него отделаться. Его сухой смех звенел у нее в голове, по спине бегали мурашки от его дыхания. Она вздрогнула и ощутила его пальцы на своих губах, услышала слова, которые он шептал в ямочку у основания ее шеи; вкус бренди возродился у нее во рту, и глаза вспыхнули от его тепла. Финей протянул ей пленки и не задал ни единого вопроса, а она, в свою очередь, не отблагодарила его ни одним комментарием. Ей показалось, или на его лице мелькнуло разочарование, которое он поспешил спрятать? Нет. Это было выражение, которого она никогда раньше не видела и которое теперь постарается забыть.

Томас остался в прошлой жизни. Она хранила воспоминания о нем и о летнем доме отдельно от всего, что случилось после, и убеждала себя – это даже к лучшему, что он так ничего и не узнал, что она так и не решилась разыскать его и все ему рассказать. Она не знала, как сложилась его судьба. Финей бросил ей спасательный канат и вытащил ее из пучины горя; Финей осторожно, шаг за шагом вывел ее в новую жизнь; Финей заставил ее почувствовать, что ее усилия, какими бы жалкими они ей ни казались, имеют ценность. И теперь Финей сидел напротив, глядя в ковер. Его плечи вздымались и опускались так тихо, что Элис поняла: он почти боится дышать, ожидая, что она скажет.

– Я не знаю его, Финей. Уже нет. Не знаю с тех пор, как мы переехали сюда.

– Это меня не касается.

Он сказал это слишком быстро, слишком просто, и, если он хотел сделать ей этим больно, у него получилось. Элис катала чашку в ладонях, позволяя теплу медленно растапливать их, чтобы можно было хоть немного согнуть пальцы. «Не могу, – думала она. – Не хочу возвращаться и вспоминать все это, даже ради тебя». Финей шевельнулся в кресле, и, как если бы он исчез, Элис вдруг увидела, каково будет без него. Она поняла, что потерять его будет тяжелее, чем было потерять Натали и родителей вместе взятых. Паника, охватившая Элис, была невыносимой. Ей захотелось сказать Финею, что его это касается больше, чем кого бы то ни было.