Миндаль цветет - Оливия Уэдсли Страница 59

Саварди очень обрадовался, узнав, что Рекс уехал. В особенности он был доволен тем, что Рекс перед отъездом никому ничего не сказал.

Он был вполне уверен, что Рекс не станет болтать, – настолько молодой англичанин успел внушить ему уважение к себе. Но все-таки прирожденная хитрость нашептывала ему, что никогда нельзя вполне доверять своему сопернику. Он ненавидел Рекса за то, что тот побил его, а также за его любовь к Доре, но все-таки уважал его умение молчать.

Он не мог понять, что Рекс уехал потому, что любовь его была сильнее его ненависти и что его забота об обожаемой им женщине была еще сильнее его любви. Такая любовь не была знакома Саварди.

Он рано пошел к Доре, желая поскорее узнать истину, так как предпочитал открыто страдать, чем находиться в неизвестности. Придя к ней, он с первых слов понял, что она ничего не знает о его вчерашнем поражении.

Дора сказала ему, что Рекс неожиданно уехал, на что он промолчал, так как считал, что лжи нужно избегать и по возможности лучше совсем не лгать, если не принудят к тому обстоятельства.

Он обнял Дору, поцеловал ее и отдал ей принесенный подарок, который в душе, может быть, считал отчасти искуплением за случившееся накануне.

Это была роскошная мантилья, на которой был выткан фамильный герб его семьи; Саварди объяснил, что в ней всегда крестили старшую дочь старшего в роду сына. Поговорив о мантилье, он постепенно перешел к вопросу, который больше всего его интересовал, и стал умолять Дору назначить день свадьбы. Как нарочно, в эту минуту с шумом влетел Аверадо, размахивая только что полученным им из Лондона контрактом; вид у него был торжествующий.

Конечно, время для его сообщения было не совсем подходящее. Саварди нахмурился; подбитое лицо его потемнело, и он разразился целым потоком негодующих слов.

Аверадо спокойно выслушал его, поклонился и вышел, выразительно взглянув на Дору.

Как только дверь за ним закрылась, Саварди схватил ее в свои объятия.

– Madre de Dios, неужели вы забываете, что я тоже что-то чувствую? Неужели вам нет дела до того, как я страдаю? Я жду и жду вашего слова, а вы его не даете. Какой-то антрепренеришка предлагает вам контракт, и вы тотчас согласны его подписать, нисколько не заботясь о том, когда будет наша свадьба. Вы не можете, не должны так поступать. Это невозможно, говорю вам, невозможно!

Его синие глаза сузились от гнева, и рот дрожал. Он выпустил ее и быстро продолжал:

– Я люблю вас, я люблю вас. Вы моя нареченная жена; все, что у меня есть, я отдам вам взамен вашей сценической карьеры, от которой вы должны отказаться. Боже, что же это будет за жизнь, если вы вечно будете петь!

Внезапно он бросился к ее ногам; в устремленном на нее взгляде были мольба, обожание, даже робость.

Неужели она так мало любит его, так мало ценит его любовь, чтобы пожертвовать ею ради кулис? О, он обожает ее, как святую, как священное пламя…

– Дотроньтесь здесь, дотроньтесь…

Он прижал ее руку к своему сердцу, которое бешено билось под тонкой шелковой рубашкой.

После целой бури поцелуев, просьб, отчаяния, печали и обожания он наконец ушел.

«Мне надо на что-нибудь решиться», – печально сказала себе Дора и опять почувствовала, что ей недостает поддержки Рекса, с его спокойным, беспристрастным ко всему отношением.

Надо выбрать что-нибудь одно: или сцену, или замужество. Если только сцену, что тогда? Тогда у нее будет только ее карьера. А если замужество? О да, чувствовать нежную привязанность, принадлежать кому-нибудь, иметь кого-нибудь, с кем смеяться, делить жизнь…

Но разве Саварди хочет хоть немного делить с ней жизнь?

«Я хочу невозможного, – откровенно призналась она себе, – человека, который сделал бы меня своей и вместе с тем оставил бы мне свободу».

Неожиданно в конце сезона, в самый разгар обсуждения планов на будущее, Тони заболел малярией, которая была его давнишним врагом; доктора предписали ему немедленно возвратиться в Лондон.

Саварди, втайне взбешенный, принужден был, выразив свои соболезнования, согласиться на то, чтобы Дора его сопровождала.

Тони не допускал и мысли, чтобы она не поехала: у него с Саварди было одно общее качество – оба были изрядные эгоисты.

Аверадо тоже отправился в Лондон, взяв на себя роль Иоанна Предтечи, которую он особенно успешно исполнял на железнодорожных станциях и в вагоне-ресторане.

Саварди расстался с ними в Париже. Впоследствии он должен был приехать за Дорой. Он стоял с непокрытой головой на платформе темного некрасивого вокзала Gare du Nord, улыбался Доре и имел в этот момент очень молодой и самоуверенный вид. Руки их соединились, Саварди вздохнул с чисто испанским чувством, и в то же время глаза его блеснули, встретившись с глазами очень хорошенькой особы, направляющейся к выходу.

– Каждую минуту до нашей встречи я буду думать только о вас, – сказал он Доре; поезд уже двигался и заглушил своим шумом его слова.

Саварди повернулся и быстро пошел прочь. Дора продолжала смотреть на него и почувствовала, что все впечатление, которое он производил на нее, исчезло; в этот миг он показался ей просто красивым молодым человеком, ищущим приключений.

Разлука, как это часто случается, вызвала реакцию.

Путешествие началось, и приятно было сознавать, что хоть на некоторое время можно будет отдохнуть от нежных прощаний, клятв и обожания.

«Я несносна, – печально твердила себе Дора, – я хочу сама не знаю чего и все время недовольна тем, что меня не понимают…»

Всю дорогу она испытывала чувство томительной пустоты.

Чтобы подбодриться, она попробовала объяснить себе свое состояние переутомлением, но это ее не удовлетворило и не помогло ей сбросить с себя апатию.

Даже Лондон не расшевелил ее. «Стаффорд-отель», где Тони решил провести ночь, был столь же внушителен, как и всегда; тот же жаркий туман стоял на сумрачных улицах, как и тогда, в то, другое лето…

– Я рано лягу, – объявил Тони. – Я думаю, и ты недолго засидишься?

– Я, пожалуй, еще немного посижу, – ответила Дора.

Она пододвинула кресло к окну и села, откинувшись назад и смотря на звезды.

Завтра Гарстпойнт и Рекс…

Что-то делает теперь Саварди?

Догнал ли он хорошенькую девушку с дугообразными бровями?

Как легко многие женщины связывают себя словом и смотрят на это как на самую простую вещь. Они поступают так или из жажды победы, или же их побуждает к тому другое, на первый взгляд доброе чувство, а именно боязнь причинить боль своим отказом; на самом же деле, если присмотреться ближе, окажется, что в основе этого чувства лежит самое обыкновенное тщеславие.

Дора предполагала, что они с Саварди «поладят».