Речи любовные - Алиса Ферней Страница 59

— Вы не очень пополнели.

Он взял в руки ее груди. Даже у беременной они были у нее как у девчонки.

— Вишенки, да и только!

Она рассмеялась. Внутренняя дрожь улеглась, она раскрылась навстречу ему.

* * *

Она пришла только за этим. Но можно ли признаться в этом самой себе? Она было попыталась сделать вид.

что пришла поболтать. Но слова не могли насытить ту, что пробудилась в ней. Со времени первого ужина она лелеяла мечту предаться утехам любви. Засыпала и просыпалась с этой своей драгоценной мечтой. Как вообразить, что весь остальной мир, все, что говорится, делается, ощущается, все прочие, с кем это может происходить, говориться, ощущаться, — все исчезло в настойчивом биении не находящего выхода желания? Почему не происходило того, что было предначертано? Она уже перестала что-либо понимать. Неторопливый ход событий зажег в ней неугасимый огонь. Но она не признавалась себе в этой ненасытимости. И теперь у нее было сияющее и запрокинутое лицо той, что находится в погоне за чем-то, чего так не хватало.

— Беременная до зубов и нагая! — прошептал чудо-голос.

— Вас это шокирует? — спросила она, отстраняясь.

— Вовсе нет, — ответил он, схватил ее и усадил на себя.

Страсть вступила в свои права. Он улыбался, созерцая ее.

— Вы красивая! — в который уж раз повторил он.

— Вы всегда этому удивляетесь.

— Удивляюсь, потому что люблю в вас вовсе не это. Так она почувствовала себя красивой, и даже сверх того. Он умел сделать тяжелое легким, словно инстинктивно, с языческой уверенностью знал, чем могут быть совесть и чистота, лишенные украшений, приданных тем, кто ведает ими. Так по крайней мере она думала, не видя в нем распутника. С ним к ней пришла свобода.

* * *

Ничего другого, кроме жестов страсти, им не оставалось. Не беседовать же им, в самом деле, снова! Настал черед прикосновений. Она испытывала спонтанную конвульсию влажной плоти, жгучую ноющую боль, которой невозможно сопротивляться.

— Я боюсь причинить вам боль.

Но теперь он уже не мог отказаться от того, чтобы ввести могучее орудие природы в распаленный цветок пола этой преображенной женщины. Ощущение шелковистости, испытываемое его ладонями, подстегивало его сделать это. Им управлял инстинкт.

— Вам не больно? — снова спросил он, уже не властелин своей воли.

— О нет, — отвечала она, едва слышно.

Впервые такие близкие друг другу, они замолчали. Ее тело под его руками обретало свои границы. Он ваял ее, и она получала представление о своем теле.

— Вы обжигающая.

Она не отвечала. Внутренняя пульсация сотрясала все ее существо, безмолвные слезы текли по щекам. Он старался быть с ней как можно нежнее, подстраивал под нее свои движения, томительный ритм которых в конце концов перестает удовлетворять, после чего требуется грубое завершение: полоснуть, нанести рану во имя острого, невыносимого наслаждения, пронизывающего с ног до головы и исторгающего стон.

Он отдался естественным танцующим движениям тел. Она подстроилась под него. Да с такой легкостью, что он был немало удивлен тем, как скоро их тела нашли общий язык. Вот в эту-то минуту его и осенило, что они были любовниками в прошлой жизни. Да-да, они уже знали друг друга задолго до этого! Все было просто, без затруднений, непринужденно. Он еще глубже вжался в нее, чутко улавливая ее ощущения, сосредоточив внимание на внутреннем созвездии, которое оживало. Она была его отзвуком, его отголоском. Он был смущен. Можно ли и дальше не замечать, что она любит? Ему захотелось превратиться в ангела, преисполненного крепостью и нежностью. Его заряженное семенем оружие, вставленное в ее истекающую соками плоть, ходило взад-вперед, а он был постыдно счастлив и твердил ее имя: «Полина… Полина…» Она была затоплена блаженным потоком и уже удалялась от него в сферу своих собственных ощущений, ширящихся, растущих… пока вовсе не пропала куда-то, после вздоха. Наступила тишина. Та, кем она была, исчезла. Ее мозг, соскользнув со своего места, добрался до некой точки, где что-то мягко, неторопливо потрескивало и постукивало. Мало-помалу в недрах этого затмения она узнала, что была поющим пламенем, чьи жизненосные языки расходятся с кровью по телу. Ее белые щеки и лоб покраснели, высокомерная красота переплавилась в подвижную божественность черт.

* * *

Ее лицо было таким, словно с него в результате какого-то потрясения упала маска и оно обнажилось до самых своих потаенных пределов; волосы были растрепаны, как у утопленницы. Мягкие губы шептали ей что-то, но она уже не слышала. Зрелище белой вздувшейся наготы, предстающее его взору, стоило ему ненадолго открыть глаза, захватило его. Разум, живущий в их телах, был самостоятельным, отдельным от них. Жиль погружался в горячую мягкость ее лона, будто в пену морскую, как никогда четко ощущая, где начинается и кончается его собственная плоть.

* * *

Естество Марка Арну не имело ничего общего с естеством Жиля Андре. Оттого и ощущения Полины Арну были иными. Любовь извиняла все, подавляя и угрызения, и чувство вины. Их тела переплелись, и они отправились по волнам исконных ощущений, без единого слова научающих, что такое быть то внутри, то снаружи, и наоборот, быть то заполненной инородным телом, то опустевшей. Она была гладью морской, а он скользил по ее поверхности. В своих погружениях он касался ее подрагивающего дна. По его членам разлилось женское тепло. Он безудержно целовал ее. Позже, улыбающаяся, слегка утомленная, прикрывающая груди и глядящая на свой круглый живот, она еще раз продемонстрировала ему, чем были для него женщины: созданиями, предназначенными для любви.

Но она понимала, что таким же он мог быть и с другой.

— Вы любите женщин. Женственность. Но не меня.

— Вы ошибаетесь, — улыбнулся он. — Я ни с кем не переживал ничего подобного.

— Ну, не подобное, так что-то другое! — с сожалением проговорила она.

— Да, это правда. — Он не хотел ей лгать. — Женственность способна во всех своих обличиях покорить меня. Минутку!

Он выглядел таким счастливым! Его жизнелюбие заставило ее вздрогнуть. Она уже переживала, что придется расстаться, а он знай себе широко улыбается! Он видел, что она расстроена, и притянул ее к себе, не говоря ни слова. Она заплакала, не объясняя отчего, затем взяла себя в руки, и так они сидели, прижавшись друг к другу. Он гладил ее округлившиеся плечи и руки и ничем не мог ей помочь. Объятие выявило различие между ними. Когда же он вновь ответил на призыв ее горячего тела, его охватила такая невыразимая печаль, которой он не мог с ней поделиться. По ее блестящим влюбленным глазам он прочел, что от него она выйдет другой. Видно, женщины платят дань несравненному Эросу. Сила страсти, предельная нежность, непристойность оставляют по себе шрамы. Когда любовные утехи увеличивают женскую привязанность и боль расставания, что это — проклятие или мрачное изобретение мужчин? Словно пребывание тела в горниле страсти оставляет по себе любовь. Словно рождение детей, как и движения фаллоса, открывают для женщины безбрежные дали надежды, чудеса привязанности. Такова ли женская природа, или же это передается от матери к дочери? И все это вопреки ветрености возлюбленных. Полине не подняться с ложа любви прежней, с легкой душой. Расставаясь с нею, он увидит другую Полину. Как ей будет его не хватать! Как она будет жаждать встреч с ним, вооружившись долготерпением. А пока он снова припал к ее красоте и стал покрывать ее поцелуями. Звонок в дверь заставил ее вздрогнуть. Поскольку он ждал этого звонка, то был начеку и слышал, как на его этаже остановился лифт.