Сладкая месть - Барбара Картленд Страница 59

— О, это не так! Мне никто и никогда не рассказывал о вас! — возразила ей Джин. Казалось, еще немного, плотину прорвет, и тогда ее уже не остановишь.

— Никогда? То есть они вообще не говорили с тобой обо мне?

— Нет! Я думала, что вас нет в живых.

— Что ж, наверное, это даже лучше. Для тебя я и в самом деле давно умерла.

— Почему лучше? — дрожащим голосом проговорила Джин. — А вы знаете, что такое жить целых пятнадцать лет так, как жила я?

Маргарет тихонько высвободила свою руку и положила руку Джин на колени мисс Плауден.

— Пожалуй, я оставлю вас. Вам сейчас лучше поговорить без свидетелей, — сказала она тихо. — А ты, Джин, расскажи матери о себе, о своем детстве все то, что недавно рассказывала мне. Она должна это знать, в конце концов, это ее право.

— Боюсь, что у меня уже давно нет никаких прав по отношению к дочери, — проговорила певица с горечью. — Я оказалась плохой матерью, уверена, что и Джин так думает.

— Ну, это как вы обе решите после того, как поговорите друг с другом, — ответила миссис Мелтон примирительно. — В любом случае всегда полезнее знать правду, как бы горька она ни была. Только тогда мы можем составить верное суждение как о человеке, так и обо всех обстоятельствах его жизни. Все, я ухожу!

Она удалилась, а Джин осталась сидеть и подавленно молчала, не зная, как и с чего начать разговор. Пожалуй, схожие чувства — потрясение, смятение, смущение — обуревали и Пейшенс Плауден. Но вот девушка наконец прервала молчание и задала свой первый вопрос:

— Вы не рады нашей встрече?

— Не рада? Что ты! Конечно же рада! Я очень рада! Поверь, я думала о тебе все эти годы. Понимаю, это звучит не очень убедительно. Я даже не представляла, как ты жила. После того как я ушла от твоего отца, я была уверена, что он никогда и ни под каким предлогом не разрешит мне видеться с тобой или тем более участвовать в твоем воспитании.

— Да, это правда, — согласилась с ней Джин. — Но прежде чем я расскажу вам о том, что это было за воспитание, расскажите о себе. Почему вы уехали? Почему тетушка Мэгги до самой смерти скрывала от меня, что вы живы?

— Значит, Мэгги умерла? — воскликнула мисс Плауден без тени сочувствия. — Жестокая и злая женщина! Настоящий тиран в юбке! Если бы не она, то, возможно, я бы и не ушла от мужа.

— После смерти отца я жила у нее, — сказала Джин.

И вдруг ей остро захотелось выплеснуть все то, что она пережила за годы разлуки с матерью: унижения, детские обиды, незаслуженные наказания, постоянный страх, оскорбления и порицания — все то, о чем она недавно рассказывала Маргарет. Но теперь перед ней сидел близкий человек, ее мать. Она должна понять, что́ пережила ее дочь. Ведь она сама когда-то жила в таких же условиях, она знала ее тетку, знала, в какой ад может та превратить жизнь ребенка. Еще минуту назад она хотела выслушать исповедь матери, и вот ее уже неудержимо понесло саму. Плотину прорвало, и все ее страдания и душевные раны облеклись в слова, и слова полились из нее неудержимым потоком.

Джин рассказывала и одновременно чувствовала, как вымывается из ее души тяжкий груз воспоминаний о несчастливом детстве, словно чья-то неведомая рука вдруг чудодейственным образом залечивала все шрамы и рубцы, оставшиеся на сердце. Мать слушала ее не перебивая, напряженно подавшись вперед, сцепив пальцы и не отводя взгляда от дочери. Чем дальше, тем печальнее становилось ее лицо, черты его еще больше заострились, и оно стало мертвенно-бледным.

— Бедное дитя! — шептала она, не делая ни малейшей попытки прервать дочь, остановить водопад ее горьких излияний. И лишь когда Джин заговорила о том периоде своей жизни, который наступил после смерти тети, когда она решила уехать в Лондон на поиски работы, ее голос зазвучал ровнее. Но вот она споткнулась и замолчала, словно у нее уже больше не было сил говорить. Она в изнеможении закрыла лицо руками.

Пока она говорила, гостиная продолжала жить своей жизнью. Входили и выходили люди, официанты разносили кофе, посыльные передавали постояльцам гостиницы почту. Но Джин и мисс Плауден не замечали того, что творится вокруг. Они словно очутились одни на необитаемом острове: два человека, чья встреча могла стать для каждой из них трагичной и по житейским меркам не сулила ничего хорошего. Но, как оказалось, обе они были связаны друг с другом такими крепкими незримыми нитями, что их не смогли разорвать ни время, ни те обстоятельства, которые вынудили мать и дочь жить в разлуке.

Когда Джин окончила свою горькую исповедь, Пейшенс хотелось схватить ее и прижать к себе, укрыть от бед и испытаний, но порыв так и остался порывом. Она лишь устало откинулась на спинку кресла. А когда заговорила, то голос ее дрожал, а на глазах выступили слезы.

— Сейчас моя очередь исповедоваться перед тобой. Я постараюсь быть такой же откровенной и честной по отношению к самой себе. Потому что только предельно откровенный разговор поможет нам понять друг друга. И кто знает, быть может, ты не только поймешь меня, но и найдешь возможным когда-нибудь простить. Итак, вот моя история!

Я познакомилась с твоим отцом, когда мне было всего лишь восемнадцать лет. Я жила с родителями в Девоншире. Все мои родственники были уроженцами тех мест, хотя наши предки, гугеноты, когда-то давным-давно бежали из Франции в Англию, спасаясь от преследований. Вот почему Франция так много значила и значит для меня, особенно в последние десять лет. Воистину она стала моей второй родиной. Кстати, и по характеру я ощущаю себя больше француженкой, чем англичанкой. В молодости я была очень веселой и импульсивной девушкой, к тому же кокетливой и даже немного легкомысленной.

Как известно, противоположности сходятся. Вот так случилось и у нас с твоим отцом. Однажды осенью он приехал к нам в деревню погостить к своим родственникам и задержался у них на целых три недели. Его родственников я знала с детства, поскольку мои родители дружили с ними. Вскоре мы познакомились и даже стали встречаться. Твой отец был в те годы очень привлекательным молодым человеком. Высокий, красивый, всегда подчеркнуто строгий, он даже внушал мне некий благоговейный трепет и страх. Его холодная сдержанность и строгие пуританские взгляды на жизнь казались мне чем-то очень необычным, волновали и даже возбуждали меня. Я никогда не встречала мужчины, похожего на него. Словом, он мне понравился, а я понравилась ему. И уже спустя две недели после нашего знакомства мы объявили о своей помолвке. Родители просили, умоляли меня не торопить события и все хорошенько обдумать, но я со всей своенравностью молодости не прислушалась к их просьбам и настояла на своем. Мы не стали тянуть со свадьбой и почти сразу же после помолвки поженились и вместе уехали в Глендейл. Трудно описать словами, какая жизнь ожидала меня в доме мужа. И сейчас, с высоты прожитых лет, при всем моем опыте общения с людьми я отказываюсь понимать твоего отца. Наверное, он по-своему любил меня, но, будучи пуританином до мозга костей, считал свою любовь проявлением слабости и всячески выкорчевывал из своей души малейшие проявления нежности по отношению ко мне. Видно, свои желания он находил глубоко порочными, а потому ненавидел меня даже тогда, когда желал. А еще ему претили мои веселость и жизнерадостность, и он вознамерился сделать из меня такую же безупречно скучную особу, какой была его драгоценная тетушка. Жизнь в доме мужа превратилась для меня в невыносимую пытку, потому что я росла в атмосфере любви и ласки. Даже сегодня, спустя столько лет, я вспоминаю о своем замужестве с дрожью. Каждый день я плакала, потому что твой отец постоянно поучал и критиковал меня сама не знаю за что. Наверное, за то, что, вольно или невольно, я вызывала в нем желание и будила страсть. В его глазах я была порочной соблазнительницей, а поскольку он не мог устоять перед зовом плоти, то изводил и себя, и меня всевозможными наказаниями за проявленную слабость и приверженность к порочным наслаждениям. Нет нужды говорить, что уже через год он полностью сломал меня. Конечно, будь я старше или имей хоть какой-то житейский опыт, я бы в подобных обстоятельствах повела себя иначе. А так я лишь покорно терпела его издевательства, изредка позволяя себе взбунтоваться против такого обращения. Но мой бунт оборачивался лишь новыми карами, которые сыпались на мою голову как из рога изобилия. Родительский дом был далеко, своих денег, чтобы вернуться туда, у меня не было. Да и собственная гордость не позволила бы мне открыто признаться родителям, что, выйдя замуж за этого человека, я совершила страшную ошибку. Ведь я же выходила замуж по любви!