О рыцарях и лжецах - Татьяна Веденская Страница 58

Я увидела это во сне и тут же проснулась. Я знала ответ, и от этого меня трясло. Было так жарко, словно я была не дома, а в печке у Бабы Яги, и я лежала в кровати, отбросив одеяло, вспотевшая, больная, как в лихорадке. Я вскочила и побежала на кухню, сама не поняла, зачем. Только добежав туда, я поняла, что совсем не знаю, что мне делать дальше. Открыв кран, я жадно прильнула к нему и пила прямо так, от холодной струи, позволяя воде залить мне лицо, намочить и без того влажные от пота волосы. Сережа спал тут же, на кухне, но я вспомнила об этом, только когда повернулась – мокрая, ненормальная со сна, все еще в потрясении от мысли, такой простой и страшной в этой своей простоте, что я не знала, куда себя девать.

Я замерла и перестала даже дышать, я слушала ровное дыхание мужа, которого я бросила, которого я когда-то так любила. Сережа принял мой отказ с равнодушной покорностью, которая должна была меня покоробить, но не покоробила. Я заслужила это. Все лжецы рано или поздно должны прозреть и увидеть правду. Только так становятся рыцарями.

Сережа мирно спал. Его одежда лежала аккуратной стопкой рядом с кухонным диванчиком, сам он помылся, но от одежды еще пахло дымом от костра. Он топил печку в мамином доме и так грелся, он весь пропах дымом, и руки его почернели от сажи, которая все еще была у него под ногтями. Это было так непривычно, стоять рядом с ним, осознавая, что я ничего к нему не чувствую. Ничего плохого, ничего хорошего – только какую-то странную, тихую грусть.

Об мои голые ноги потерся Ланнистер.

– Сирота ты, сирота. Пойдем, я дам тебе колбасы, – прошептала я, осторожно приоткрывая дверцу холодильника. Ночью его свет был ярче, и я зажмурилась, как от боли. Ланнистер спокойно ждал, царственная особа с хвостом, пока я извлеку из недр забитого мамой холодильника заветный кусок «Докторской», а затем все так же, не мяукая, побежал за мной. Я пришла в комнату и села на кровать. Ночь на дворе, о чем ты, Лиза, куда тебя несет. Ложись спать, может быть, ты еще и не права, а людей перебудишь.

Сколько сейчас времени во Владивостоке? Черт, что я делаю? Я набирала номер мамы-жирафа.

– Елена Михайловна? – пробормотала я, сидя на подоконнике. Московская ночь сияла, как рождественская гирлянда.

– Кто это? – сонный голос, будущая Фаина свекровь еще не до конца проснулась, но уже негодовала.

– Это Лиза Ромашина, сестра Фаины. Вы извините, что я вас разбудила, – в ночной тишине мой голос звучал так громко, что я все время боялась кого-то разбудить. Но даже Василиса спала. Елена Михайловна помолчала, а потом чем-то зашелестела, наверное, надевала халат.

– А сколько времени?

– Я не знаю, честно.

– Что-то случилось? Что-то с Игорем?

Я вдруг поняла, как выглядит мой звонок со стороны, и похолодела.

– Нет-нет, что вы. Все в порядке. Господи, я не хотела вас напугать, мне просто очень нужно…

– Что? – спросила Елена Михайловна, уже не скрывая недовольство в голосе. – Что вам нужно в четвертом часу ночи?

– Скажите, Анна – она ведь умерла, да? – спросила я и тут же пожалела, что позвонила. Вот дура! Людей бужу и пугаю ни за что, ни про что. И этот сон, этот полный бред, плод моего больного воображения. Все из-за Капелина, это он меня расстроил и напугал. И звонил весь вечер не знаю зачем. Чтобы еще раз предложить свою помощь? Не нужно, спасибо, у нас свои адвокаты в семье – как у всех уважающих себя наркоторговцев.

И только тут я вдруг поняла, что Елена Михайловна молчит.

– Вы меня простите, – пробормотала я. – Я не знаю, зачем я позвонила. Я просто подумала… не важно, это все не стоит. Я прошу вас, простите меня…

– А Игорь… – спросила она, голос-призрак, эхо старой записи на пленке-катушке. – Игорь тоже знает?

– Я… не понимаю. Это что, правда? – выдохнула я. Елена Михайловна молчала. Тогда я попыталась сформулировать вопросы, но каждый из них был недостаточным, не подходил к масштабам того, что я узнала. Почему? Как такое возможно? Что за ерунда? И что, она это знала все эти годы? Ведь это же бесчеловечно!

– У нее не было никаких шансов, все выяснилось так поздно, слишком поздно. Ее родители были в отчаянии, они буквально заставили ее уехать в Израиль.

– Она никогда его не бросала, никогда не предавала, – я закрыла рот рукой, чтобы не закричать.

– Нет, никогда. Аня боялась, что Игорь поедет за ней, что будет мучиться с нею, не хотела, чтобы он страдал.

– Но он страдает. И он живет с этим по сей день, – сказала я. Елена Михайловна замолчала, пытаясь взять себя в руки.

– Он знает? – спросила наконец она. Теперь уже замолчала я.

– Нет. Я сама догадалась случайно. Игорь ничего не знает.

– Анна потребовала с меня клятву, понимаете. Она была такой… ей было невозможно перечить, – Елена Михайловна всхлипнула. – А Игорь ее так любил. Вы были правы, такую любовь никогда не забываешь, с нею живешь, как со шрамом от операции на сердце. Выжить можно, забыть – ни за что. Я знаю, да, это было неправильно.

– Что вы знаете? – возмутилась я. – Что именно вы знаете? Он забрал себе ее цветы, он до сих пор каждый день поливает их. А вы никогда не думали, что ваш сын имеет право знать?

– Возможно. Или нет. Я ни в чем не уверена, – пробормотала Елена Михайловна. – Решайте вы сами.

Я почувствовала себя бесконечно усталой и старой, мне захотелось свернуться калачиком и ни о чем не думать, ничего не решать. Но я уже знала – это так не работает. Можно еще немного потянуть, попробовать отложить, взять еще немного времени взаймы у кармы, но потом станет еще сложнее. И не заметишь, как пролетят годы. И проценты накопятся такие, что никакой рассрочкой не спастись.