Печать василиска - Татьяна Корсакова Страница 58

– Уезжать собираешься? – вежливо поинтересовался Егор.

– Не уезжать, – она тряхнула головой. – В город хотела съездить, проветриться. Да, похоже, на рейсовый автобус уже опоздала.

А вот как бы было хорошо, если бы Егор сейчас предложил отвезти ее до города на своей машине. Уж в машине-то змей точно нечего бояться.

Егор не предложил. Егор был на нее обижен и зол. Из-за Тимура, а еще из-за Гришаева... А ведь ее с Гришаевым ничего не связывает, и ночное Эллочкино заявление – это не что иное, как грязная инсинуация. Но сообщать об этом Егору она точно не станет, потому что получится, что она вроде как оправдывается, просит прощения, набивается в сердечные подруги...

Возникшую неловкую паузу нарушил Толик. Он приобнял за плечи застывшую каменным изваянием Марью Карповну, сказал жалобно:

– Что-то кушать хочется. Мать, что у нас там с хавчиком?

Волшебная фраза «кушать хочется» вывела домработницу из транса, она сердито хлопнула Толика по руке и так же сердито сказала:

– Кушать ему хочется! Что ж ты малой такой, при таком-то аппетите? Куда все девается-то?

– Знамо дело – куда, – усмехнулся Николай и, бросив осторожный взгляд на Алю, торопливо добавил: – Все в энергию превращается. В чистейшую энергию!

– Ладно, некогда мне тут с вами! – Марья Карповна вытерла перепачканные в земле руки о подол длинной юбки и сказала: – Через полчаса жду вас всех на кухне. Кормить буду щами и картофельной запеканкой. Так что, если кому захочется марципанов, так пусть тот в город, в ресторан, езжает. А у меня марципанов нету!

* * *

День, заполненный бесцельными блужданиями по дому и тяжкими думами, тек медленно-медленно и все никак не перетекал в вечер. А когда наконец перетек, Але сделалось страшно и как-то маетно. Вдруг ни с того ни с сего потянуло на озеро. Так сильно потянуло, что хоть плачь или хоть приковывай себя к кровати. В Тимуровой сумке небось и наручники имеются... Нельзя ей на озеро, ей к воде вообще нельзя. Так баба Агафья сказала, а врать бабе Агафье незачем.

И хоть бы поговорить было с кем. Так ведь не с кем. Марья Карповна, переделав все свои дела в поместье, ушла домой. Товарища Федора тоже не видать, наверное, баба Агафья в Полозовы ворота не отпустила. Толик и Николай ускакали в деревню к барышням. Эллочка с Вадимом Семеновичем снова отправились в свое псевдоромантическое путешествие по окрестностям. Нет, ну интересно же, что они каждую ночь делают на озере? Тем более сейчас, когда уже столько людей погибло. Ладно, все равно ведь правду не скажут, начнут заливать про второй медовый месяц. А какой медовый месяц, если невооруженным взглядом видно, что Эллочка муженька на дух не переносит!

С Егором бы поболтать, с Егором болтать приятно и неутомительно, но он обиделся и заперся в своей комнате. А может, и не в комнате, а еще где в доме, она же за ним не следила. И Гришаев куда-то пропал. Хотя, если честно, Гришаев – последний человек, с которым Але хотелось бы общаться. Просто было бы спокойнее, знай она, что он у себя в комнате. А его в комнате нет, она специально заглядывала – проверяла. Ушел по каким-то своим этнографическим делам.

Бог с ним, с одиноким вечером, как-нибудь она бы вечер скоротала. Плохо другое, в доме что-то случилось с электричеством. Пока сумерки оставались еще прозрачными, подкрашенными розово-золотистым светом закатного солнца, было не так страшно. И найденная в прикроватной тумбочке наполовину оплавленная свеча горела ярко и бодро. А вот когда солнце село окончательно, стало по-настоящему страшно. И свеча вдруг начала мигать и потрескивать. А ведь известно же, свечи потрескивают, если нелады с энергетикой. В этом странном доме с энергетикой точно нелады: с энергетикой и электричеством. И еще тишина эта мертвая, тревожная. Неужели в доме нет никого?! Скорее всего нет, потому что, если бы кто-нибудь был, то уж точно разобрался бы с пробками, или проводкой, или из-за чего там случились проблемы... А может, дело в генераторе, который сегодня днем выключил Егор? Может, этот генератор не только фонтан запускал, а еще что-нибудь в доме поддерживал. Вот, к примеру, включался, когда электричество пропадало. Если бы генератор был не в подвале, Аля бы, наверное, рискнула, попробовала его включить, но в подвал она не полезет ни за что на свете. Нашли дурочку ночью по подвалам лазить...

От мыслей о подвале, наверняка старом, сыром и темном, по позвоночнику пробежал холодок. Сразу же вспомнились все виденные Алей фильмы ужасов. Оказывается, у нее жизнь ничем не хуже любого ужастика, такая же страшная и непредсказуемая.

Она сидела на кровати, подтянув к подбородку голые коленки, когда в комнате послышался едва различимый звон. Не звон даже, а дребезжание. Дергающегося света свечи хватило, чтобы увидеть, что звук идет от стоящей на туалетном столике хрустальной вазы с забытыми в ней, давно увядшими гроздьями сирени. Ваза дрожала, и вода в ней вот-вот грозилась расплескаться. Ваза дрожала, а столик нет. И пол не дрожал – только ваза. Или не сама ваза, а вода, в нее налитая.

Аля тихо всхлипнула, спрыгнула с кровати. От раскрытой балконной двери по босым ногам потянуло сыростью. А ваза в ту же секунду с громким, почти человеческим стоном лопнула, разлетелась на мелкие осколки. Гроздья сирени шлепнулись на пол, и туда же, на пол, прямо Але под ноги выплеснулась вода. Несмотря на жару, она была ледяной и пахла озером. Аля отшатнулась от расползающихся по полу водяных щупалец. Щупальца были точно живые: извивались, слепо шарили в темноте, пытаясь найти ее ноги. Все, она больше не может. Она с ума сойдет, если еще хоть на минуту останется в комнате!

Дверь открылась с тревожным скрипом. Аля выглянула наружу. Коридор тонул в кромешной темноте. Осилит ли она десять метров черноты? Хватит ли силы духа пройти по неосвещенной лестнице, а потом еще по гулким парадным комнатам первого этажа? Не хватит, потому что она трусиха и темноты боится с детства. А тут не просто темнота, тут живая темнота, осязаемая.

Нет, в коридор ей нельзя. Остается единственный путь – на балкон. А с балкона можно как-нибудь попытаться спрыгнуть. Второй этаж ведь всего. Может, не убьется...

На балконе чуть светлее, чем в комнате. Опять же, открытое пространство – уже не так страшно. И балясины перил маленькими белыми колоннами, шершавые на ощупь, теплые. Если к ним привязать простыни... Нет, за простынями нужно возвращаться в комнату. А вот виноград... насколько он крепкий, выдержит ли?

Звук был едва различимый, но в царящей в доме тишине не услышать его оказалось просто невозможно. Кто-то – или что-то – было в Алиной комнате...

Нет времени ни на простыни, ни на виноград. А там, внизу, бархатная чернота, земли не видно. Может, спрыгнуть?..

Она бы спрыгнула, она даже ногу перебросила через перила, но не успела. На плечо легла тяжелая ладонь, сжала, потянула назад, на балкон.

– Ты что, сдурела?! Решила ноги себе переломать?! – голос был злой, гришаевский.

А она обрадовалась: и голосу этому, и чужим грубым лапам, и жаркому, с присвистом, дыханию. Хорошо, что он пришел. Теперь не так страшно, и можно расслабиться, и поплакать на радостях тоже можно. Не может она больше с этим жить, когда кругом только тайны, страх и неизвестность. И уехать не получается, потому что Василиск ее не отпускает.