Третий ключ - Татьяна Корсакова Страница 58

Ульяна, старая карга, сбежала. Илья Егорович сначала не хотел мне говорить, а потом рассказал, что в то время, когда я топил горе в вине, некий варвар пытался разрыть могилу Ольги. От известия этого сердце занялось уже привычной болью. Знаю, кто тот варвар. Да только пустое, не вышло у ведьмы ничего...

Антонио поработал на славу, дни и ночи проводил за работой, к себе в мастерскую никого не пускал, даже меня.

Вчера я их увидел!

Девочки мои после смерти сделались настоящими ангелами. Глядеть на них больно и радостно одновременно, перед глазами сразу встает вся их короткая жизнь, а в ушах звенят колокольчиками звонкие голоса.

К третьей статуе долго страшился даже подойти, не то что посмотреть. Выпил для храбрости бокал вина.

Антонио – гений! Вижу перед собой не бездушную скульптуру, а живую свою Оленьку, прижимаюсь щекой к груди и будто слышу биение мертвого сердца. Хорошо, что она не смотрит на меня, взгляд бы я не вынес, довольно и того, что отойти от статуи не могу, верным псом часами сижу у ее ног. Ненавижу ее, ненавижу себя, даже Антонио ненавижу за его художественный гений.

А еще чудится мне, что Оленька со мной разговаривает, и в стылой ее неподвижности отчетливо вижу мольбу. Знаю – рвется мятущаяся душа из бронзового плена, да не в ее это власти. У меня теперь вся власть. Я нынче и судья, и палач, и преступник...

Пятнадцать лет назад

Баба Маня сидела на скамейке перед домом. За минувшую ночь она сильно постарела, морщинки, до этого мягкие, едва различимые, углубились, а в глазах, не по возрасту ярких, поселился страх.

– Глашка! – завидев Аглаю, она встала, сделала несколько шагов навстречу и, не говоря ни слова, обняла крепко-крепко.

От бабы Мани пахло сердечными каплями, и Аглае стало невыносимо стыдно за то, что в угоду собственному счастью она заставила волноваться самого родного ей человека.

– Бабуль, все в порядке, – сказала она шепотом. – Ты прости меня, хорошо?

– Где ж ты была, окаянная? – Баба Маня отстранилась, посмотрела внимательным взглядом и вдруг сказала: – Глашка, ты меня тоже прости.

– За что? – Она ничего не понимала, но радовалась тому, что буря, кажется, миновала.

– За то, что я пыталась тебя удержать, не пустить на этот ваш бал.

– А ты пыталась? – Во рту вдруг появился горьковатый привкус, тот самый, что был у бабушкиного чая. – Ты вчера мне что-то в чай подмешала?

Вместо того чтобы ответить, баба Маня огляделась по сторонам, а потом самым обычным своим тоном сказала:

– Нечего в этаком виде на улице стоять. В дом пошли, там поговорим.

– А нам есть о чем поговорить? – Горечь во рту сделалась еще ощутимее.

– Родным людям всегда есть о чем поговорить, – сказала баба Маня и, не оборачиваясь, направилась в дом.

Аглая сидела за накрытым к завтраку столом, рассеянно помешивала ложечкой плавающие в золотистом чае чаинки, ждала, когда баба Маня начнет разговор.

– Не бойся, – бабушка поставила перед ней домашнее печенье и вазочку с медом, – на сей раз чай самый обыкновенный.

– Я и не боюсь, – она пожала плечами, спросила: – Это снотворное было?

– Да.

– А зачем?

– Чтобы ты никуда не ходила, осталась дома прошлой ночью.

– Из-за Пугача? Из-за того, что он наговорил про статую? – Аглая сунула за щеку печенюшку, запила чаем, действительно самым обычным. – Он же безобидный... – сказала и тут же осеклась, вспоминая сцену у пруда.

А такой ли уж безобидный? Кто знает, что у него на уме? Рита погибла, и Михаил считает, что ее убили. А кто убил?..

– Пугач, может, и безобидный, – баба Маня поправила сползшую с плеч шаль, – да вот только разговоры он ведет совсем не безобидные.

– Про Спящую даму?

– Глаша. – Бабушка подалась вперед, спросила, тревожно всматриваясь в Аглаино лицо: – Ты скажешь, где ночь провела?

– Где или с кем? – Она не станет никого обманывать. Михаил не обманывал, и она не станет.

Баба Маня аккуратно расправила кисти на шали и только потом заговорила:

– Ну, с кем – я и так знаю.

– Знаешь?!

– Не перебивай! – она нетерпеливо взмахнула рукой. – Я, может, и старая, но не слепая. Меня сейчас другое волнует: где ты была?

– В поместье.

– Помнишь, как туда попала?

– Нет.

– Я так и думала, – баба Маня кивнула. – А что помнишь? Где ты очнулась?

– Возле статуи.

– И что дальше? – В голосе бабушки слышалась даже не тревога, а настоящая паника. – Что ты видела?

Господи, да что она такого должна была видеть?! Первым, кого она увидела, был Михаил. При чем тут какая-то статуя?

– Глаша, – бабушка понизила голос до шепота, – чтобы ты меня поняла, я должна тебе кое-что рассказать, кое-что, касающееся твоей семьи.

Семья у Аглаи была маленькая: мама и бабушка. Что такого она не знает?

– Это про твоего отца.

Чувствовалось, что разговор дается бабе Мане нелегко. Оно и понятно, мама развелась с отцом почти сразу после свадьбы, еще до Аглаиного рождения. Аглая видела его лишь однажды в раннем детстве, а потом воспоминания о нем напрочь стерлись из ее памяти, осталась лишь фамилия.

– О твоем настоящем отце, Глаша. – Из секретера бабушка достала пожелтевший от времени конверт, вынула из него фотографию.

На старом черно-белом снимке были двое: мама и щегольского вида мужчина, лицо которого показалось Аглае смутно знакомым.

– Это он? – спросила она, поднося фотографию поближе к глазам. – Это мой настоящий отец?

– Да, – баба Маня кивнула. – Я была против этой связи, но твоя мама никогда не являлась примерной дочерью. Она решила все по-своему.

– Почему ты была против? Мой отец – плохой человек?

– Твой отец был иностранцем, пусть даже и гражданином дружественной страны, но в те времена за связь с иностранцем можно было очень дорого заплатить. Он приезжал в Антоновку пару раз по каким-то своим делам, тогда и познакомился с твоей мамой. Я, помнится, очень переживала, успокоилась лишь, когда он уехал, а потом выяснилось, что твоя мать беременна.

– Именно поэтому мама так быстро вышла замуж за другого? – Аглая снова попыталась вспомнить того, другого, которого привыкла считать своим отцом, и не смогла.

– Да, – бабушка кивнула. – Это сейчас можно рожать ребенка без мужа, а тогда...

– И он больше никогда не приезжал, мой настоящий отец?

– Приезжал: и в Москву к твоей матери, и в Антоновку ко мне. Он очень тебя любил.