Когда забудешь, позвони - Татьяна Лунина Страница 58

Старого мастера было жаль. Честный трудяга — прожил жизнь, убежденный, что ее устои незыблемы. Перевернутый, как все, вниз головой, он искренне верил, что под ногами не пустота, а твердыня. Она-то и есть истинная реальность. За нее он воевал, для нее трудился, с ней собрался помирать. Но огромную страну тряхануло. Встряска оказалась сильной, и от резкого толчка народ крутанулся на сто восемьдесят градусов, то есть вернулся к центру тяжести, как и положено его, человечьему состоянию. От внезапного сальто у многих закружилась голова, и они ошалело озирались, растерянные и напуганные. Вестибулярный аппарат старого человека, как известно, наименее всего приспособлен к такой трансформации. У кого язык повернется обвинять его в этом?

— Родина, Иваныч, не только поля да леса с березками, — вздохнул Борис. — Родина — это наша память, и боль, и радость, и надежда. Земля, где родители лежат, колоски, что ты в детстве собирал, речка, в которой жерех бьет хвостом, дом, срубленный твоими руками. И люди — ты, я, Митрич, жулики, надувшие твоего соседа. Родина — она как живой, единый организм, в котором мы — ее сосуды, артерии, кости, плоть. Она — в нас, а мы — в ней. Как разорвать? Сейчас этот организм болен, но он выздоровеет. Уверен! Только прежде надо излечиться каждому — от иллюзий, от зависти, от лени, от рабской психологии. Переболеем — будем жить.

— Видать, я помру невылеченным, — усмехнулся старик. — Наша правда тоди будэ, як нас вжэ нэ будэ.

— А ты уже почти исцелился, — улыбнулся Борис. — И мы, Иваныч, еще на твоем столетии о жизни потолкуем. А сейчас мне пора, извини. Спасибо за добрый прием.

— Куда ж ты на ночь глядя? — всполошился хозяин. — Переночуй, а там на зорьке и двинешь.

— Не могу! Друг дома ждет.

— Верный?

— Вернее не бывает.

— Ну, с Богом, коли так! Друзей кидать негоже.

Безлюдную дорогу освещали луна и фары. Круглая небесная физиономия с насмешливой ухмылкой взирала сверху на пару световых пучков, весело бьющих из плоских стекляшек — их энергии хватало для небольшой части узкого шоссе. В то время как лунный свет делал зримым весь мир. Именно благодаря этой высокомерной неразборчивости объять собой каждого он и увидел человека, лежащего головой на руле «Нивы». Сначала Глебов проехал мимо. Дома ждал Черныш, а талант вляпываться в неприятности заставлял быть осторожнее. Но открытая дверца и странная поза водителя не давали покоя, тормошили совесть и требовали вернуться. «Идиот, — ругал себя Борис, разворачивая через пять минут назад, — так и помрешь любопытным! А твой длинный нос прорастет на могиле пышным лопухом». Но дело было не в праздном интересе. Человек нуждался в помощи, это стало ясно как божий день, едва только Глебов подошел к чужой машине. Нитевидный пульс водителя еле прощупывался, бледное лицо покрылось испариной, а руки казались вынутыми из холодильника. Пожилой мужчина был без сознания, и физик вспомнил друга-медика. Через некоторое время незнакомец открыл глаза.

— Вы — кто?

— Как себя чувствуете? — спросил в свою очередь Борис.

— Нормально. Кто вы?

— Мимо проезжал. Увидел вас, остановился, немного помог.

— Спасибо. Если не сложно, закатайте мне рукав и подайте с заднего сиденья аптечку. Я укол сделаю.

— А не побоитесь довериться мне? Я — не врач, но колю неплохо.

— Спасибо, — повторил мужчина и закрыл глаза. Эта вялость и синюшная бледность, заливающая лицо, Борису не понравились, и он не мешкая приступил к делу. Минут через двадцать пульс стал ровнее и четче, синюха ушла.

— Давайте-ка поступим так, — предложил Глебов. — Я помогу вам перебраться в мою машину, а «Ниву» отгоню в лесок. Ее там с дороги будет не видно. Доставлю вас домой, а потом вернусь и пригоню этот вездеход. (Ну, не идиот? Ради первого встречного опять переться в такую глухомань!) — И добавил, стараясь быть убедительным: — Мне все равно сюда возвращаться. (Если уж делать добро, так не вынуждая человека быть обязанным.)

— А вы неплохого замеса. — На Бориса внимательно смотрели темные вдумчивые глаза. — Мы могли бы поладить. — Незнакомец протянул руку: — Андрей Борисович!

— Борис Андреевич, — пробормотал Глебов.

— Надо же! — изумился зеркально отраженный тезка. Его улыбка была открытой, сердечной и молодила лицо, придавая задорный мальчишеский вид. Борис понял, что этот человек ему нравится. — А беспокоиться о моей старушке нет нужды. Завтра я за ней кого-нибудь пришлю. Вы только вон под ту березку поставьте машину — и вся недолга. Но за готовность помочь, Борис Андреич, спасибо! Я на добро памятный.

В дороге новый знакомый рассказал, что подвела его верность традиции. Занедужилось еще с утра — отлежаться бы. Но день сегодня особенный, и он поехал. Сорок пять лет назад здесь погиб его друг, рыжий Женька. Пятнадцать лет парню было.

— Бабка у меня под Тверью жила, я к ней каждое лето пацаном на каникулы ездил. Там мы с рыжим и сошлись, кореш был, каких поискать. А у нас в школе музей Боевой славы создавался, и надумал я привезти что-нибудь, отличиться. Места вокруг фронтовые, оружия в земле и немецкого, и нашего — что грибов после дождя. Женька знал, где рыть. День, помню, пасмурный был, небо хмурилось, дождь накрапывал, мне не хотелось идти. — Замолчал, задумчиво глядя в лобовое стекло. — В общем, снаряд взорвался, Женька накрыл меня собой. С того самого дня и езжу сюда каждый год. Первую рюмку водки выпил в тот же вечер, за помин души друга. Который своей жизнью выкупил мою. Сейчас — налево и второй дом от угла, — предупредил он.

Через пару минут «восьмерка» остановилась у голубого шестнадцатиэтажного дома.

— Приехали! — Пассажир повернулся к водителю лицом, не торопясь выйти из машины. — Сегодня, на том же самом месте мою жизнь спас ты. Я не мастер говорить красивые слова, но, может, встреча наша и не случайна. Может, я пригожусь тебе. — Неспешно достал из нагрудного кармана черный потертый блокнот. — Черкни телефон своей рукой, она у тебя легкая.

И Борис с удовольствием вписал в маленькие размытые клетки домашний номер телефона.

— Рабочего нет, — сказал он, возвращая записную книжку.

Андрей Борисович молча кивнул и вышел из машины.

Прошел месяц. Событий не случилось никаких. Откуда им взяться? Все так же вяло калымил, изредка потягивал пиво вечерами перед «ящиком», по-прежнему плыл по течению и бесстрастно констатировал, что профессор Глебов безвозвратно покидает Глебова-водилу. Однажды наткнулся в газете на объявление: солидная фирма нуждается в услугах научного консультанта. Позвонил. Ребятки торговали сантехникой, и консультант им требовался совсем иного толка. «Проворонил нирвану в мире ванн и унитазов», — усмехнулся Борис, бросив трубку. Как-то съездил за город, в маленький заброшенный домик, где вечность назад молодой ученый проводил опыты с прибором «Луч». Походил по пыльным комнатам, пролистал рабочие записи, вспомнил телевизионщицу Василису, вытащенную им с того света. Интересно, как она? Все так же промышляет на углу торговлей пирожками? А он — кто? Рядовой Глебов армии неудачников! Глядя на кое-как заделанную дыру в потолке, через которую подключался к космической энергии аппарат, дал себе слово достать свое детище с антресолей и довести дело до ума. Все эти годы не оставлял зуд закончить исследования, оформить, как положено, результаты. Но жизнь бурлила, рвалась вперед, и на вчерашний день ей было глубоко наплевать.