Маша и Медведев - Инна Туголукова Страница 58

Маруся с бабушкой переглядывались и дружно прыскали.

— Я никогда не обольщался, мадам, относительно ваших умственных способностей, — презрительно изрекал дед.

Это была ключевая фраза, после которой начинался хорошо отрепетированный маленький спектакль.

Марусе залетала в рот смешинка, и чем больше сердился дед, тем пуще она веселилась. Тогда дед приносил ремень, крутил им под Марусиным носом и вешал на спинку стула для пущего устрашения. Маруся не унималась.

— Отвратительная морда! — ярился дед.

Это была вершина дедова гнева и апофеоз Марусиного истерического веселья, после чего ее, воющую от изнеможения, выставляли в коридор, где приступ хохота мгновенно проходил. Маруся понуро возвращалась за стол, и трапеза заканчивалась вполне миролюбиво.

…Лететь оставалось еще три часа, и спать совершенно не хотелось. Зато безудержно хотелось говорить и смеяться. Во-первых, потому что этого нельзя было делать — строгая дама с переднего ряда время от времени бросала на них возмущенные взгляды в просвет между креслами. Во-вторых, они выпили бутылочку вина, что, как известно, развязывает языки. И в-третьих, и самых главных, прониклись друг к другу взаимной симпатией.

Наверное, такое вот мгновенное дружеское расположение сродни случайно подхваченному любовному вирусу. Настигнет внезапно, как стрела Амура, и ты уже очарован, и хочешь открыть незнакомцу и душу, и сердце, и все тебе в нем интересно.

Они сидели, почти соприкасаясь склоненными головами, тихонько переговаривались, давились смехом, зажимая ладонями рты, чтобы не потревожить сердитую даму с голубыми волосами, и разговор незаметно перешел совсем в иную плоскость. Что этому способствовало — интимность позы, полумрак салона, сонное дыхание пассажиров или извечное стремление человека исповедаться, облегчить душу, переложив часть ее бремени на чужие плечи, — бог весть, но только Маруся все о себе рассказала, поделилась печалями.

Эдуард умел слушать, обладал этим редким даром — заинтересованно сопереживать, а не томиться бесплодной скукой, с растущим раздражением ожидая, когда собеседник наконец-то заткнется и можно будет, перехватив эстафетную палочку, поведать миру о себе, любимом.

— Отрицательный результат — это тоже результат, — сказал он, когда Маруся замолчала.

— Да, я знаю. «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло». Но это мало утешает.

— Мало, — согласился Эдуард. — Но нельзя же скорбеть вечно. Все проходит — таков гуманный закон жизни. И слава Богу. Иначе жизнь превратилась бы в сплошной кошмар. Согласны?

— На это и уповаю, — улыбнулась Маруся.

— Тем более что осталось у вас гораздо больше. Я имею в виду ваших близких — дочку, старика, подруг.

— А еще есть Чарли и Ксенофонт.

— А это кто такие?

— Кот и пес.

— Вот видите! Полный комплект. Ну, или почти полный…

— А вы чем занимаетесь, Эдуард?

— Маша, вы хороший редактор? — ушел он от ответа.

— Очень хороший, — без ложной скромности заявила Маруся. — Я чувствую язык, стиль, обладаю природной грамотностью, интеллектом, знаю английский и умею включать компьютер, — улыбнулась она.

— Только включать?

— Нет, конечно. Но продвинутым пользователем меня не назовешь. У нас в издательстве обходились без этих сложностей… А почему вы спрашиваете?

— А я, между прочим, лечу на свадьбу к своей маме.

— К маме?! — весело удивилась Маруся. — А сколько же ей лет?

— Шестьдесят два года.

— А ваш отец? Он…

— Жив и здоров. История, увы, банальна до предела. Приударил за смазливой секретаршей. Та оказалась девушка решительная. И когда поняла, что богатый дяденька ничего в своей жизни менять не собирается, пришла к матери и все ей рассказала.

— Вот стерва! Зачем же она это сделала?

— Ну как зачем? Тут сразу две версии просматриваются — надежда устранить соперницу, освободить, так сказать, свято место, а если не получится, насолить ускользающему покровителю. И все это под белым знаменем: «Мы любим друг друга, но ложно понятое чувство долга мешает вашему мужу…» Ну и так далее.

— И что же ваша мама?

— Она вообще дама с юмором. «Напрасно, — говорит, — вы надеетесь, что я вам своего мужа на веревочке приведу, как телка неразумного. Сами эту кашу заварили, сами и расхлебывайте». А та ей: я-то, мол, расхлебаю, молодая и красивая, а ты — старая, толстая и больная…

— Железная логика. По принципу — сам дурак.

— Но срабатывает безотказно. Хотя, возможно, события развивались бы иначе, но все случилось в день сороковой годовщины их свадьбы. И вечером в ресторане отец, видимо, измотанный предприимчивой секретаршей, допустил при гостях некую бестактность. Мама смолчала. Но очевидно, сделала какие-то выводы, навеянные полученной информацией. И, когда сели за стол, поднялась с бокалом шампанского и говорит: «Друзья! Вы, конечно, не знаете, что сегодня мы отмечаем сразу два знаменательных события — сорок лет тому назад родилась наша семья, а сегодня она тихо скончалась, почила в бозе. Давайте помянем ее добрым словом». Все зашумели, что, мол, за шутки? «Это вовсе не шутки, — говорит мама, — а большое и светлое чувство к юной секретарше, которое постигло моего бывшего мужа. Сегодня утром эта особа достаточно жестко мне указала мое нынешнее место, спасибо, не ударила. Так что прощай, любимый!» Далее по сценарию последовала немая сцена. Отец сидит красный как рак. Но даже и тогда еще возможны были варианты, не окажись среди гостей один бельгиец — старинный друг нашего семейства и деловой партнер отца, этнический русский и недавний вдовец. Он поднялся из-за стола, встал перед матерью на одно колено и говорит: «Прошу тебя, Соня, быть моей женой». «Хорошо, — отвечает мама, — я подумаю, если ты сейчас же уведешь меня отсюда». И они ушли…

— А ваш отец?

— Сначала был в шоке. Потом в ярости. Секретаршу эту свою прогнал поганой метлой. А сейчас пребывает в полной уверенности, что все это они заранее оговорили и просто воспользовались его адюльтером в своих гнусных целях.

— Вы тоже так считаете?

— Не знаю, — задумчиво проговорил Эдуард. — Да в общем-то и знать не хочу. Чего уж теперь расследование проводить? Мама, как мне кажется, счастлива. Он сразу увез ее в Бельгию, теперь вот свадьба.

— Чего только не бывает, — покачала головой Маруся.

— Это точно, — согласился Эдуард. — «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…»