Все ради любви - Кристин Ханна Страница 58

В ту ночь Энджи снились черно-белые сны, они напоминали потускневшие фотографии из старого семейного альбома, снимки, запечатлевшие то, что могло бы быть, но так никогда и не случилось. Она видела себя в Сирл-парке, рядом с каруселью, и махала маленькой темноволосой девочке с такими же, как у ее отца, голубыми глазами…

Девочка медленно растаяла в сером тумане, вернее, все выглядело так, будто сам туман поглотил девочку и отгородил ее от Энджи.

А потом она видела Конлана, он на бейсбольном поле тренировал команду Малой лиги. Образы были размытыми и неясными, потому что сама она никогда не бывала на стадионе и не смотрела, как муж тренирует сыновей своих друзей, как он аплодирует Билли Вандербеку за лайн-драйв, отбитый прямо в центр поля. В те дни она не выходила из дома, лежала на диване в позе эмбриона. «Очень больно», — говорила она своему мужу, когда тот умолял ее пойти с ним.

Почему она тогда не думала ни о нем, ни о том, что нужно ему?

— Прости, Кон, — прошептала она во сне, мысленно обращаясь к нему.

И тут же проснулась, издав испуганный вскрик. Следующие несколько часов она лежала, свернувшись клубочком на боку, и пыталась затолкать все это обратно в хранилища памяти. Нельзя возвращаться в прошлое, это причиняет слишком сильную боль. Многое утрачено навеки, она должна наконец понять, что ничего уже не вернешь.

То и дело она ловила себя на том, что плачет. К тому моменту, когда она услышала стук в дверь, подушка ее была влажной от слез.

Слава богу, хоть кто-то отвлечет ее от прошлого.

Она откинула волосы с лица, выбралась из-под одеяла и спустилась вниз.

— Иду! Подождите! — крикнула она.

Открыв дверь, Энджи увидела на пороге маму, Миру и Ливви, одетых по-праздничному.

— Сегодня начало Рождественского поста, — сказала мама. — Ты идешь с нами в церковь.

— Может, в следующее воскресенье? — слабо воспротивилась Энджи. — Я вчера поздно легла и плохо спала.

— Естественно, ты спала плохо, — заявила мама.

Энджи поняла: женщины семейства Десариа непреклонны, и сопротивляться им — это все равно что пытаться пробить кирпичную стену.

— Ну, хорошо.

Пятнадцать минут у нее ушло на то, чтобы принять душ, высушить волосы и одеться. Еще три минуты ей потребовалось на макияж, и она была готова. К десяти они уже въезжали на парковку перед церковью.

Когда Энджи выбралась из машины, ей вдруг показалось, что она перенеслась в прошлое: вот она маленькая девочка, одетая в белое для конфирмации, а вот уже девушка, вся в белом в день своей свадьбы, вот она умудренная опытом женщина, облаченная в черное, скорбит по своему отцу. Сколько же событий ее жизни происходило за этими окнами с витражами!

Они прошли к третьему ряду, где Винс и Сал уже успели выстроить детей по росту. Энджи села рядом с мамой. В течение следующего часа она следовала порядку, хорошо ей знакомому с раннего детства: вставала, преклоняла колени, снова поднималась. Во время заключительной молитвы она поняла, что что-то в ней изменилось, что-то вдруг сдвинулось и встало на место, хотя раньше она и не подозревала, что ее внутренний порядок нарушен. Ее вера всегда была рядом, она впиталась в ее кровь и ждала ее возвращения. И вот сейчас на нее снизошел покой, она почувствовала себя сильной и защищенной.

Когда служба закончилась, Энджи вышла в холодное декабрьское утро и устремила взгляд через улицу. Вон он там, Сирл-парк. И вон карусель из ее сна, поблескивает в лучах зимнего солнца. Она выросла в этом парке, и ее детям наверняка тоже понравилось бы там.

Энджи шла через улицу, и ей слышался смех, который так никогда и не прозвучал. «Толкни меня посильнее, мама».

Она села на холодное, изъеденное ржавчиной железное сиденье и закрыла глаза. Ей вспомнился долгий и тягостный процесс удочерения, который закончился неудачей, ей вспомнились дети, которые так и не родились, ей вспомнилась дочь, которую слишком быстро забрали у нее, ей вспомнилась их семейная жизнь, которая закончилась полнейшим крахом. И она заплакала. Рыдания разрывали ей душу, раздирали грудь, но, когда они стихли, она поняла, что выплакала все слезы. Наконец-то.

Энджи подняла глаза к бледному небу и почувствовала рядом с собой отца. Его теплое присутствие ощущалось даже в холодном воздухе.

— Энджи!

Она вытерла не успевшие высохнуть слезы. К ней через улицу бежала Мира, путаясь в длинной юбке.

— Как ты? — задыхаясь, проговорила она, добежав до карусели.

К собственному удивлению, Энджи улыбнулась:

— А знаешь, я в порядке.

— Не шутишь?

— Не шучу.

Мира села с ней рядом, и они, отталкиваясь от земли ногами, закружились на карусели. Энджи раскинула руки, подняла лицо к небу, счастливая от сознания, что она больше не стоит на месте, что она движется вперед по жизненному кругу.

Весь следующий день Лорен собиралась с духом. К тому моменту, когда она добралась до «Маунтенера», уже стемнело. Ворота были закрыты, а в будке никого видно не было. Какой-то мужчина в желтовато-коричневой форме развешивал рождественские гирлянды на кованой ограде, окружавшей поселок.

Лорен подошла к будке и заглянула в окошко. Кресло, стоявшее у заваленного автомобильными журналами стола, пустовало.

— Чем я могу вам помочь?

Это произнес мужчина с гирляндами. Судя по виду, он был чем-то раздражен — то ли ее появлением, то ли порученной ему работой.

— Я пришла к Дэвиду Хейнзу.

— Он вас ждет?

— Нет.

Ее голос прозвучал еле слышно, это и понятно: весь прошлый вечер они с Дэвидом провели в диком грохоте музыки, и, чтобы что-то сказать друг другу, им приходилось кричать. А потом, когда они разошлись по домам — Дэвид отправился к себе на тот случай, если вдруг родители вернутся, — она дома, в кровати еще долго плакала, потому что понимала: завтра наступит решающий момент, так как она откроет Дэвиду свою тайну.

Калитка щелкнула и приоткрылась.

Лорен кивнула охраннику, хотя и не могла видеть его через маленькое окошечко. В стекле было только ее отражение: худенькая, испуганная девчушка с копной рыжих волос и большими, полными слез карими глазами.

Когда она подходила к дому Дэвида — она пошла длинным путем, по совершенно незнакомым ей улицам, — начался дождь. Несильный, так, противная морось, которая оседала влагой на щеках и мешала дышать.

Дом Дэвида, величественный особняк в георгианском стиле, выглядел как на рождественской открытке: украшенный к празднику, с лампочками в виде свечек в окнах, с зеленым венком на входной двери.