Эхо между нами - Кэти Макгэрри Страница 58

– Ты хорошо выглядишь, – говорит мама, и я улыбаюсь ее тону. Она имеет в виду то, что говорит, но также намекает, что знает о моих скрытых планах. – Я уверена, что Сойеру это понравится.

В животе трепещут бабочки при мысли о том, что мы скоро увидимся, и я кладу туда руку, пытаясь успокоить их. Мы в легких отношениях. Это значит только поцелуи, никаких серьезных эмоций.

– Ты когда-нибудь целовалась с мальчиком, зная, что никаких серьезных отношений не будет?

Мама качает головой, но не с упреком.

– Моя мама говорила мне никогда не делать таких вещей, но мне нравится, что ты более предприимчива, чем я. Это качество ты унаследовала от своего отца. – Она вытягивает ноги из-под себя, чтобы коснуться пальцами пола. – Вопрос в том, что ты чувствуешь, целуя парня, к которому не испытываешь никаких чувств?

Ее вопрос смущает меня, и я перестаю возиться со своими волосами, чтобы присоединиться к ней на подоконнике. Когда сажусь рядом с ней, мне становится больно, потому что я скучаю по ее теплу и запаху. Как только мама входила в комнату, я сразу же вдыхала аромат роз. У меня в спальне есть свеча из розового дерева, но она пахнет совсем не так, как мама.

– Я целовалась с парой мальчиков, когда ты болела. Думала, что это поможет мне почувствовать себя лучше. – Что это поможет мне забыться.

– Помогло? – спрашивает она.

Мое горло сжимается при воспоминании о мальчиках, которые лапали меня.

– Нет. – Не думаю, что это могло бы заставить меня чувствовать себя лучше, когда мама была так больна. – Но когда Лео поцеловал меня после танцев в восьмом классе, мне это понравилось. И когда Сойер поцеловал меня в прошлые выходные, мне это тоже понравилось.

Мама протягивает руку, как будто собирается коснуться моей щеки, но затем останавливается на расстоянии вздоха. После режущей головной боли мама перестала меня трогать. Я даже не знаю почему. Может быть, она наказывает меня за то, что я не была честна с папой. Но потеря ее прикосновений создала зияющую, кровоточащую дыру. Я скучаю по ней так невероятно сильно.

Она убирает руку и кладет ее себе на колени.

– Важно то, что ты чувствуешь себя комфортно со своим телом и как ты решаешь его использовать. Если хочешь поцеловать мальчика, а он хочет поцеловать тебя, тогда вы целуетесь. Если ты не хочешь целовать мальчика, то не делай этого. Поцелуи волшебны, но они не настолько волшебны, чтобы исцелить твои раны. Это может сделать только время.

– Теперь я это знаю, и это был тяжелый урок. – В моем горле образуется комок. – Я скучаю по тебе.

Мама грустно улыбается мне.

– Я здесь, орешек, и не собираюсь никуда уходить.

– Я все понимаю. И благодарна тебе за это. – Последние несколько недель своей жизни мама была так больна, что все время спала. Когда она просыпалась, то еле соображала и шептала о прошлом.

Когда она умерла, все оказалось совсем не так, как я думала. Все произошло так тихо… настолько тихо… Вдох, выдох – и вот она уже ушла. Это было неправильно. Ее смерть должна была быть громкой. С сильными бурями и землетрясениями.

Но ничего этого не произошло. Она ускользнула, и мир продолжил вращаться. Как я уже сказала, это было неправильно. Я стояла рядом с ней, и тихие слезы текли по моему лицу, когда я потеряла своего лучшего друга, свою опору, свою мать.

– Люблю тебя. – Так сильно. Я не уверена, что хоть одна дочь любит свою мать так сильно, как я.

– Я люблю тебя еще сильнее.

– Ви, – зовет папа, – завтрак готов!

Мама идет обратно, уставившись в окно. Я встаю и иду через зал.

В комнате у двери я останавливаюсь и оглядываюсь на маму. Ненавижу то, что она умерла, но я так благодарна ей за то, что она решила остаться здесь со мной. Мне нужно заставить папу поверить в привидений. Мне нужно, чтобы он поверил, и тогда он увидит ее. И, когда я умру, он никогда не будет один, потому что увидит и меня тоже.

– Отличные новости, – говорю я, спускаясь по лестнице, – у меня совсем не болит голова…

Мои легкие сжимаются, когда я достигаю последней ступеньки. Огни. Повсюду развешаны фонари. Оранжевые и белые огоньки и все бумажные индюшки, которых я сняла перед тем, как мы уехали во Флориду, вернулись обратно. Странно? Их стало больше, чем раньше. Та, что с большими круглыми глазами, висящая на лестнице, вызывает у меня улыбку.

Большой длинный стол, который обычно стоит в подвале, накрыт белой скатертью и уставлен маминым причудливым фарфором и хрусталем. У меня слюнки текут при виде такого количества еды, и это странное сочетание. Вафли, бекон, сосиски и яйца… и индейка, и соус, и зеленая фасоль, и булочки.

Благоговейный трепет охватывает меня, когда Джесси, Назарет, Скарлетт и папа выходят ко мне из гостиной. У меня горят глаза от слез. Они устроили мне День благодарения.

– И это вы все сделали?

– Мы помогали, – говорит папа и жестом указывает на кухню, – но большую часть работы делал он.

– Кто он?

– Сюрприз! – Люси выскакивает из-за дивана.

На ней оранжевая рубашка с индейкой, черные легинсы и ярко-оранжевая пачка.

– Сойер сказал, что сегодня День благодарения!

Она бежит ко мне, и я с радостью беру ее на руки, принимая ее теплые объятия. Быстрый поцелуй в мою щеку, и она спрыгивает обратно на пол, берет меня за руку и ведет к столу.

– Я приготовила индейку.

– Так это ты сделала? – спрашиваю я, и, когда оглядываю кухню, вижу, что Сойер наблюдает за мной.

Его руки в карманах брюк цвета хаки, и он очень красив в своей отглаженной, застегнутой на все пуговицы синей рубашке. На его лице настороженное выражение и надежда. Он ждет меня, моей реакции, и, пока Люси продолжает безостановочно говорить о еде, которую она помогла приготовить брату, я отпускаю ее руку и подхожу к Сойеру.

– Привет.

– Привет.

– Это ты сделал?

– Мне помогли. – Он не спускает с меня по-детски грустных глаз, и мое сердце трепещет.

– Знаешь, ты не совсем правильно одета. Рождество наступит только в конце октября.

Смех пузырится во мне, и он дарит мне свою ослепительную улыбку, восход солнца после самой темной ночи. Сойер поднимает руку, гладит мое лицо, и я склоняюсь к его прикосновению. Его глаза темнеют, как тогда, когда он целовал меня ночью, и моя кровь начинает звенеть. Гравитация притягивает меня к нему, его ко мне, и как раз в тот момент, когда наши губы вот-вот встретятся, отец откашливается.

– Хотя мне и нравится, что моя дочь счастлива, ты не возражаешь, если я попрошу тебя убрать от нее руки?

Мое сердце колотится, и мы отстраняемся друг от друга так быстро, что могли бы быть падающими звездами. Папа злобно смотрит на Сойера, обнимает меня за плечи и ведет к столу. Я оглядываюсь на Сойера через плечо. Несмотря на то, что у него красные щеки, он улыбается от уха до уха. И я тоже.