Валтасаров пир - Роксана Гедеон Страница 58

– Мы, – сказала герцогиня де Граммон, – мы, женщины, счастливее вас, к революции мы непричастны, это не наше дело; то есть немножко, конечно, и мы причастны, но только я хочу сказать, что так уж повелось, мы ведь ни за что не отвечаем, потому что наш пол…

– Ваш пол, мадам, не сможет на этот раз служить вам защитой. И как бы мало ни были вы причастны ко всему этому, вас постигнет та же участь, что и мужчин…

– Да послушайте, господин Казот, – воскликнула я, – что это вы такое проповедуете, конец света, что ли?

– Этого я не знаю. Знаю одно: герцогиню де Граммон со связанными за спиной руками повезут на эшафот в простой тюремной повозке, так же как и других дам вашего круга.

– Ну уж, надеюсь, – сказала герцогиня, – ради такого торжественного случая у меня будет карета, обитая черным в знак траура…

– Нет, мадам, и более высокопоставленные дамы поедут в простой тюремной повозке, с руками, связанными за спиной…

– Более высокопоставленные? Уж не принцессы ли крови?

– И еще более высокопоставленные…

Это было уже слишком. Среди гостей произошло замешательство, и я, уловив, что честь королевы задета, помрачнела. Желая рассеять тягостное впечатление, я перебила герцогиню, готовую продолжать расспросы, и шутливо заметила:

– Того и гляди, вы не оставите герцогине даже духовника…

– Вы правы, мадам, у нее не будет духовника, так же как и у других. Последний казненный, которому в виде величайшей милости даровано будет право исповеди…

Он остановился.

– Ну же, договаривайте, кто же этот счастливый смертный, который будет пользоваться подобной прерогативой?

– И она будет последней в его жизни. Я говорю о короле Франции.

Я резко встала, полагая, что пора положить этому конец, за мной поднялись с мест все остальные.

Я подошла к Казоту и взволнованно сказала ему:

– Дорогой господин Казот, довольно, прошу вас! Вы слишком далеко зашли в этой мрачной шутке и рискуете поставить в весьма неприятное положение и общество, в котором находитесь, и самого себя.

Казот ничего не ответил и, в свою очередь, поднялся, чтобы уйти, когда его остановила госпожа де Граммон, которой, как ей было это свойственно, хотелось обратить все в шутку и вернуть гостям хорошее настроение.

– Господин пророк, – сказала она, – вы тут нам всем предсказывали будущее, что ж вы ничего не сказали о самом себе?

Некоторое время он молчал, потупив глаза.

– Мадам, – произнес он наконец, – приходилось ли вам когда-нибудь читать описание осады Иерусалима у Иосифа Флавия?

– Кто же этого не читал?

– Так вот, во время этой осады, мадам, свидетельствует Иосиф Флавий, на крепостной стене города шесть дней подряд появлялся некий человек, который, медленно обходя стену, возглашал громким, протяжным и скорбным голосом: «Горе Сиону! Горе Сиону!» «Горе и мне!» – возгласил он на седьмой день, и в ту же минуту тяжелый камень, пущенный из вражеской катапульты, настиг его и убил наповал.

Сказав это, Казот учтиво поклонился и вышел из гостиной. [20]

3

Я прочла всего лишь несколько страниц нового романа Маккензи «Жюли де Рубинау» и захлопнула книгу. Читать здесь было совершенно невозможно. Вокруг меня, на лужайке, окаймляющей голубые разливы Маленькой Венеции, непрерывно разговаривали придворные завсегдатаи – рассказывали анекдоты, смеялись, острили, сплетничали. Во Франции царило возбуждение: здесь, в маленьком кругу аристократов, как всегда, настроение было легкомысленным и веселым. Ну, может быть, всего лишь с маленькой долей горечи…

– Политика, сплошная политика! – посетовала принцесса де Роган. – Мужчины разучились говорить обо всем, кроме этого.

– Верно, – подхватила я, – из-за этого весь весенний сезон был неимоверно скучным.

Сейчас было 6 мая 1789 года, и невиданная зима давно кончилась, как кончается все на свете. Правда, только к концу февраля лед на Сене тронулся. К концу марта растаял весь снег. А потом зазеленели первые листья. Нынче, в мае, было уже почти жарко.

Весной начались выборы в Генеральные штаты. Женщины в выборах не участвовали, но это не значит, что они жили в неведении; всюду – в галереях, на балах, приемах и за карточными столами, говорили только о Генеральных штатах.

Странная, таинственная и неведомая прежде сила под названием Tiers état – третье сословие – всплыла на поверхность. Первое сословие представлялось духовенством, второе – дворянством, а вместе их было избрано в Генеральные штаты 600 человек. Что касается буржуа, то они добились для себя двойного представительства и теперь одни составляли 600 депутатов.

Под знаменем Tiers état объединялись и солидаризировались марсельский банкир и парижский нищий, тулонский судостроитель и бретонский крестьянин, прокурор парламента и добропорядочный булочник. Конечно, это была только видимая солидарность и цели у них были различны. Но все они именовались одинаково – буржуа. И всех их объединяло одно – политическое бесправие. Они хотели прав, гражданского равенства и крупных реформ, которые позволили бы им развернуться и конкурировать с Англией, производя товары и ведя торговлю.

Но как далеки были аристократы, часто не знавшие даже, сколько ливров в луидоре, от этих интересов!

А на улицах Парижа…

На улицах Парижа самой популярной была песня какого-то Марешаля о третьем сословии:

Хоть наш удел – повиновенье,

Но будет час,

Когда все наше раздраженье

Падет на вас.

Ведь голова у нас, дворяне,

Не так пуста,

Так берегитесь же заране

Вы Tiers état!

Уже с начала апреля вокруг столицы образовывались банды, ищущие прелестей бродячей жизни. Головорезы, воры и бродяги, которые этой весной значительно увеличились в количестве, шли в Париж и скапливались там, как вода в сточной трубе, для того чтобы нищенствовать, шататься и бездельничать; и один вид этих людей возвещал, что следует бояться всего самого дурного.

Версаль тоже был охвачен суматохой. Она царила даже не во дворце, а во всем этом маленьком городе, где были переполнены все постоялые дворы и гостиницы, где каждая квартира теперь сдавалась внаем за неслыханную цену, где люди, желающие наблюдать диковинную церемонию открытия Генеральных штатов, спали под заборами. Событие и вправду было достаточно редким. В последний раз Генеральные штаты созывались в 1614 году, при Людовике XIII, и, разумеется, этого уже никто не помнил.

К королю было невозможно подступиться. Во всеобщей суматохе он был занят принятием бесчисленных депутаций и разными другими государственными заботами. Мария Антуанетта тоже не показывалась на людях. Наследник престола, шестилетний мальчик, был тяжело болен. Королева все дни проводила у его постели, и пышные церемонии, выпавшие на начало мая, были для нее настоящим испытанием. Всем бросались в глаза ее растерянность и неуверенность.