Женщина из шелкового мира - Анна Берсенева Страница 57

Река все тянулась и тянулась вдоль дороги, неизменная, долгая и унылая.

Здесь вообще все было унылым — холмы, скалы, редколесье. Уныние было сутью этого пейзажа. Особенно ночью — Альгердасу не спалось, он долго смотрел в окно и почувствовал наконец такую тоску, что хоть, прямо по поговорке, волком вой. И только под утро сообразил, почему она его преследовала, тоска эта: за два, три, четыре часа пути не промелькнуло за окном ни единого огонька. Поезд все ехал и ехал по бесконечной Транссибирской магистрали через бескрайние пространства, и ничто в этих пространствах не напоминало о существовании на земле человека. Только степи, скалистые камни да редколесье. Степи, скалы да редколесье. Вот, река потянулась, но и она не внесла оживления в пейзаж.

— Не знаете, как эта река называется? — зачем-то спросил Альгердас.

Будто не все равно ему это было! Да и знает ли этот опухший от многодневной пьянки мужик на соседней полке, как называется река? Заметил ли он ее хотя бы?

Оказалось, что реку мужик заметил и название ее знает.

— Ингода-река, — просипел он.

Вчера он вместе с собутыльником из соседнего вагонного отсека вдруг взялся петь про дикие степи Забайкалья. Пение было так заунывно и длилось так долго, что он сорвал голос, вот и сипел теперь.

— Ингода, — повторил мужик. — Чита скоро, значит. Дома буду.

Восторга от того, что скоро он окажется дома, в его голосе не послышалось. Наверное, дома была жена — какая ни есть, а помеха беспросветной пьянке.

— Скоро — это когда? — спросил Альгердас.

— Да к вечеру.

«Хорошенькое скоро! — с тоской подумал Альгердас. — Сейчас же утро только. И зачем, в самом деле, такие пространства? Никому не нужные… Каково, представляю, китайцам это видеть».

Он вспомнил, как многолюдно было на пекинских улицах, когда праздновали Новый год по лунному календарю — там он назывался праздником Весны. Как сияла иллюминация, светились и перемигивались бесчисленные фонарики, как небо над городом полыхало фейерверками и сколько было радостных лиц, лиц, лиц — бесконечное число веселых людей на праздничных улицах!

— Пойду. — Сосед спустил ноги с верхней полки. — Может, у Кольки выпить осталось. Башка трещит. Хотя навряд он оставил. Тоже ужратый вчера был.

Тяжело маялся с утра не только Альгердасов сосед, но и почти весь вагон. Дембеля-пограничники, которые ехали в последних трех отсеках, давно уже сновали туда-сюда в поисках опохмела и громко матерились из-за полного отсутствия такового.

Сто раз Альгердас последними словами уже обругал себя за то, что не подождал — день, два, неделю, да хоть сколько! — пока будут билеты из Пекина до Москвы в купейный вагон. По-хорошему, так и поездом не надо было ехать, для таких расстояний придуман самолет. Но ему мало того что сдуру захотелось проехаться по Транссибу, так еще почему-то и не терпелось вернуться в Москву скорее, скорее — а зачем? Он и сам не знал. Вот и решил, что доберется плацкартом. Вот и меряй теперь просторы родины, придурок!

День был так же однообразен, как пейзаж. Хотя в весенних забайкальских степях было что-то такое, что тревожило, и даже сладко тревожило сердце. Но тревога эта только сердила Альгердаса. За год, проведенный в Китае, он вообще много раз сердился на себя. Он перестал себя любить; дело было в этом.

«Хоть бы станция какая! — зло подумал он. — Хотя зачем?»

Просто его измучило долгое движение вперед. Из-за своей безостановочности оно выглядело бессмысленным. Он смотрел в темнеющее окно, и ему казалось, что оттуда, из вечерней синевы, смотрят на него глаза, смотрят с той любовной пристальностью, которую он вспоминал весь этот год, проведенный в одиночестве.