Великая княгиня Рязанская - Ирина Красногорская Страница 56

Василий обнял за плечи подошедшую к нему жену, прошёл с нею в глубь горницы, к столу, усадил на стул, сам сел на скамеечку для ног.

– Испытание москвитян ждёт нешуточное, – сказал он, перебирая и слегка сжимая пальцы жены, так же делал и Ванятка, когда волновался, искал защиты у матери, – Ахмат движется вдоль Оки к броду…

– Может, он на нас повернуть хочет?

– Мы ему сейчас не нужны. Он намерен покарать Ивана за ослушание, за превышение данной ему Ордой власти. То есть за то, что Иван без разрешения на то Ахмата подчиняет себе соседние княжества.

– Но это же не нынче началось, – возразила Анна, – ещё покойный батюшка…

– Да, вначале татары как бы и потворствовали объединению – лучше с одним дело иметь при сборе дани, чем со многими. Не сразу сообразили, что объединение против них и обернётся. Соберёт Иван у них в тылу царство не меньше Золотоордынского – прощай, дань! Уже сейчас Иван утаивает её немалую долю.

– Что-то я не слышала про это, – усомнилась Анна только в последнем доводе.

– Зато люди верные и слышали, и видали. Не зря же Иван мать в Ростов отправил с Ваняткой, с братичем нашим: «знает кошка, чьё мясо съела», готовится к большой битве.

Василий поднялся со скамеечки, стал разглядывать лежащую на столе икону и, не поворачиваясь к Анне, сказал тихо, словно разговаривая с собой:

– Может, всё-таки нападём на Ахмата сзади, пока он брод будет переходить?

– Нет, нет! – не раздумывая, ответила Анна и тоже встала, подошла к двери и плотно закрыла. – Делать этого нельзя. Мы не успеем, и Ахмат повернёт на нас. А если успеем, Иван может замешкаться у брода, а то и вовсе в него не ступить. – Она вернулась к столу и, будто кто-то был рядом, зашептала: – Ты и впрямь поверил, что не было лодок у переправы? Иван побоялся переправиться. А вдруг Казимир с тылу подойдёт или соседи сзади ударят. Соседи-то у него ненадёжные – всех их он в страхе держит, одних покорил мечом, над другими меч занёс. На нас только у него и надежда – не предадим.

– Не предадим? А это…

– Да, не предадим, – быстро перебила Анна, – но и не поможем. Своя рубашка ближе к телу. У нас сын растёт, даст бог, ещё дети будут, и что же им из-под дядиной десницы на мир смотреть?

Анна замолчала, но Василий не спешил возразить.

– Да уж если быть до конца честным друг перед другом, – продолжала она, – и перед собой, то мы оба сознаём, что победа Ахмата нам куда выгоднее, чем его поражение.

– Да что ты говоришь, Анычка! – Василий поднял икону и как бы заслонился ею от жены. – Там же твои братья!

– А здесь – муж и сын. И сердце у меня от этого выбора разрывается…

Анна заплакала. Василий не утешал её. Слезы его злили. Ему казалось, что это женское оружие против мужчин. Ждал, когда она перестанет плакать. Анна быстро овладела собой и рассказала о пророчестве Юрию, о своём обете написать икону, о том, что не выполнила обета вовремя, не смогла отвести от Юрия опасности.

– Ну это дело поправимое, – повеселел Василий, – пошлю гонца к Юрию. Глядишь, и в самом деле подарок твой беду отведёт. Нам остаётся только на это надеяться, если сами помочь не хотим. – Он поцеловал жену, как бы примиряясь с её решением и, уже взявшись за ручку двери, добавил: – Прекрасная работа. Я с детства знаю иконника и люблю его.

Икону он забрал. На рассвете гонец отправился с ней в стан москвитян. Назад он не вернулся…

Другие гонцы приносили каждый день вести: татары движутся вдоль Оки, подошли к броду, стали у него лагерем, обмениваются с москвитянами стрелами, ни те, ни другие через реку не идут.

Анна пришла в сад посмотреть, как убирают яблоки. Она всё ещё опасалась, что урожай может достаться врагу или погибнуть при осаде. Следовало спешить, чтобы собрать хотя бы половину, убрать да понадёжнее спрятать. Хоть яблоко и не пшеница, но и оно зимой сгодится.

Молодые работницы и помогавшие им мальчишки не усердствовали то ли потому, что не представляли опасности, то ли оттого, что считали нелепым заботиться об урожае, когда беда не за горами. А урожай удался небывалый. Ветки ломались от плодов. И откуда только взялось такое обилие, – деревья весной цвели, вроде как всегда, и пчёлы трудились в цветах вроде и не больше обычного, по крайней мере, мёда принесли столько, сколько в прошлые годы. И на тебе! – яблоками унизана каждая веточка, крупными, яркощёкими. И созревать они начали рано. Спелые, не подточенные червяками, сыпались градом даже в безветрие и смачивали землю, разбиваясь, сладким соком. Вертоградарь ^[39] говорил, «кислили», и по его приказу слободские бабы-подёнщицы разбрасывали под деревьями золу. А яблоки все падали и падали, в княжеском саду, в монастырских вертоградах, огородах горожан. Ими кормили скотину. Чуть надкусанные, а то и целые, они валялись на мостовых. Их на выброс свозили в овраг, и в сумерках к нему пробирались вепри из окрестных лесов. И только на рынке сыскать яблок было нельзя: они перестали считаться товаром.

Для княжеского стола и для заготовки впрок яблоки снимали с веток. Ловкие мальчишки с торбами у пояса, как белки, сновали по деревьям. Торбы принимали справные молодицы, одетые по летнему времени в одни лишь полотняные рубахи и обвязавшие головы белыми платами так, что виднелись лишь глаза и жадно хватающий воздух рот. По двое тащили корзины к амбару, где хозяйствовали вертоградарь, повар и стольник, определяли дальнейшую судьбу плодов.

Анна в их распоряжения не вмешивалась и сидела на дерновой скамейке под грушей для порядка. Слободские бабы выказывали ей расторопность и усердие, их юркие сыновья или братичи её не занимали. Заботил сын – он никак не мог вскарабкаться на дерево выше своего роста. А дядька раз за разом понуждал его лезть ещё и отпускал громко, на весь сад, нелестные замечания. И это при навостривших оттопыренные золотушные уши мальчишках на деревьях, при их матерях, тётках.

«Э-эх, – думала Анна, – нашёл время старый, когда учить! Разнесут востроглазые болтушки по всему городу, что княжич – недотёпа. Одна вон уже оставила корзинку, направляется к княжичу: “Милок, я пособлю!” – “Милок” – княжичу! А старый дурак улыбается, сомлел перед посадской красулей…» Анна решительно поднялась – прекратить безобразие – и не сделала ни шагу…

По дорожке шел Юрий. Не тот, каким она его видела в последний раз, в предзимье. Юрий, что был в монастырском саду матушки Ксении – та же пружинистая быстрая походка, та же простая одежда, не князя – ратника, непокрытая голова – ветер чуть треплет стриженные под горшок светлые волосы над смуглым лицом. Юрий!

– Тятя! – заверещал Ванятка. – Тятя, смотри, как я умею! – и…

– Ахти, батюшки! – возопила молодка под деревом и задрала рубаху, намереваясь в подол поймать княжича.

– Держись крепче, сынок! – Василий, прихрамывая, бежал к рябине. Её когда-то нарочно посадил князь Олег, чтобы учились княжичи лазить.