Государева охота - Елена Арсеньева Страница 56

— Праведное небо! — повторил Остерман. — Ятолько сейчас понял... Ах, сударь, ну зачем вы так, право, зачем? Неужели вывсерьез подумали, что такая милая, добрая, снисходительная особа, как великаякняжна, окажется настолько жестока, что и впрямь нажалуется брату своему навашу грубость и потребует вашей отставки? Ну что вы, Степан Васильевич! Вы ведькак-никак родня с нею! И, Боже мой, так поступить с юной, невинной девицею...Эта смерть поразила меня в самое сердце!

Остерман приложил руки к груди, словно указывая то место, вкакое поразила его смерть какой-то юной, невинной девицы. Степан Васильевич,который совершенно не понимал, о ком идет речь, обратил внимание, что сперваладони вице-канцлера прижались к правой стороне и лишь потом переползли налевую, как если бы он и сам хорошенько не знал, где именно у него находитсясердце.

— Да, поступок жестокий, — задумчиво кивнулКейт. — Хотя... я был удручен смертью великой княжны только в первоемгновение. А потом, поразмыслив, понял, что господин Лопухин умудрился нетолько предотвратить собственную опалу, но и угодить очень многимпротивоборствующим партиям. Вот рассудите. Смерть Натальи Алексеевны выгоднацесаревне Елизавете, поскольку очищает ей путь к наследованию трона. Онавыгодна и для Долгоруких, которые теперь могут единолично влиять на государя.Теперь никто не мешает им, как мешала Наталья Алексеевна! Кроме того, этовыгодно нам с вами, дорогой мой Генрих. Нам и прочим иноземцам, которые нашлиприют при этом лукавом и хитром, как пишет мой друг де Лириа в своихдонесениях, дворе. Впрочем, де Лириа как раз ничего не выиграл от смертивеликой княжны — напротив, проиграл. Ведь она была более чем благосклонна кидее окатоличивания России, а с этой мыслью наш господин иезуит носится, какСимон-простак [23] с разрисованной торбой, если я правильно выразилсяпо-русски. А вот мы, протестанты, как раз можем с надеждой задуматься о том, покакому пути пойдет Россия, если, спаси нас великий Бог, не станет молодогогосударя. Где-то в Курляндии проживает дочь царя Ивана герцогиня Анна. Я знаюваш интерес к ней, дорогой мой Генрих: ведь ваш брат был ее учителем, а оттогогерцогиня сохранила к вам добрые чувства. Расположением Анны Иоанновныпользуется живущий при ее дворе Рейнгольд Левенвольде, а его брат Карл-Густав —наш добрый приятель здесь...

— Ради Бога, — с испуганным лицом простоналОстерман, бегая глазами от спокойно разглагольствующего Кейта до ошалелогоЛопухина, — вы не в меру разболтались, Джеймс! Подумайте только, что выговорите и в чьем присутствии!

— А в чьем, собственно? — с детским простодушиемоглянулся Кейт. — Вы господина Лопухина, что ли, опасаетесь? Да ну,Генрих, разве Степан Васильевич не доказал своим рискованным и неожиданнымпоступком, что ему вполне можно доверять? Конечно, доверять ему можем толькомы, а вот если бы дело сие сделалось известно государю... Тут, думаю, необошлось бы отставкою, о которой так мечтала покойная Наталья Алексеевна!Разумеется, дошло бы и до столь любимой русскими дыбы, а уж потом — урезаниеязыка, повешение, колесование, четвертование, а то и все враз!

Он обратил на Степана Васильевича свои голубые глаза ипревесело усмехнулся.

И только тут до, ошеломленного Лопухина дошло, о чемнаперебой толкуют Кейт и Остерман...

Вот, значит, кому он мстил! Наталье Алексеевне, покойнице!

Да нет, что они городят, эти двое? Всерьез решили, будто онстащил у Кейта яд, втихомолку подлил его в кофе, до которого столь охоча прижизни была великая княжна, или в какое-то другое блюдо, поданное к ее столу?Конечно, у Степана Васильевича были все возможности сделать это незаметно,поскольку государь и его сестра очень часто обедали и завтракали вместе, причему Петра Алексеевича была привычка посылать сестре какое-нибудь любимое еюкушанье через камердинера... Но зачем, зачем бы ему это делать? Ах да, что иговорить, Лопухин был тогда очень встревожен внезапно разразившейся немилостьюцесаревны, крепко опасался, что она нажалуется-таки государю. Он менялкамердинеров чуть не каждую неделю, вот только Лопухина держал при себенеотлучно, однако и тот постоянно опасался впасть в немилость. Как жить тогда,на какие средства? Имение совершенно ничего не дает, с ним одни толькоиздержки... Должность при дворе позволяла не только приумножать доходы, но исовершенно не тратиться, ибо стол держал для него государь, платье и выезд тожебыли справляемы за счет казны, да и содержание дома... А что жена сжила бы егосо свету в случае отставки, так это само собой понятно!

Да, чего греха таить, Степан Васильевич тогда пребывал вочень неприятном состоянии и не раз, помнится, помянул Бога, под которым все мыходим и который вполне мог бы прибрать великую княжну, поскольку она неотличалась крепким здоровьем и всякое могло случиться...

И это случилось. Случилось, может статься, молитвамиЛопухина, однако отнюдь не было содеяно его руками!

Но этот флакон... пустой флакон, непонятно как оказавшийсясреди его вещей. Убежденные слова Кейта. Обвиняющие глаза Остермана.

Да ну, чушь собачья!

— Не такая уж чушь, как вам могло бы показаться, СтепанВасильевич, — послышался голос Кейта, и Лопухин понял, что, забывшись,произнес последние слова вслух. — Известная вам Анна Крамер, камеристкапокойной великой княжны, помнится, уверяла меня — в присутствии находящегосяздесь же барона Остермана, который ни за что не даст мне соврать! — будтозастала вас как-то в покоях Натальи Алексеевны, причем у нее создалосьвпечатление, будто вы что-то подливали или подсыпали к ней в кофе. Она решила,будто это ей почудилось.

Степан Васильевич потряс головой. Ну, это уж слишком! Откудаони выкопали эту Анну Крамер, бывшую служанку императрицы Екатерины ипосредницу в любовных делишках между нею и молодым тогда Карлом-ГуставомЛевенвольде? После смерти Натальи Алексеевны упомянутая Анна Крамер перешла служитьк цесаревне Елизавете, а потом отъехала в неизвестном направлении. Оставалосьпризнать одно из двух: либо эта Крамер нарочно оклеветала Лопухина, либо...

Способность связно мыслить постепенно возвращалась к нему,однако радости это не приносило, потому что думы его были ужасны.

Вспомнилось утреннее пробуждение, когда он никак не могвспомнить минувшего дня. Такое уже было, было... А что, если во время такоговот забвения себя он все-таки... То есть душившая его ненависть к великойкняжне, к ее могущим быть проискам взяла верх над разумом и осторожностью,заставила раздобыть отраву, а потом и применить ее.

Нет. Не может быть! В это невозможно поверить!