Ягодное лето - Катажина Михаляк Страница 56

Габрыся, вытирая слезы, могла только кивать в такт каждому слову тети – говорить она не могла, язык отказывался слушаться. Пожилой мужчина держал руки девушки в своих ладонях, а когда Стефания закончила, расцеловал и прижал к груди плачущую от счастья Габрысю.

Они сидели до поздней ночи над чашками с давно остывшим чаем, и чудом нашедшийся Габриэль, ныне Роджер Барлет, рассказывал им историю своей жизни.

Немцы схватили Габриэля, командира остатков взвода знаменитого «Черного батальона», во время боя за черняховский дом. Откуда-то с крыши стрелял снайпер, смертельно точный. Габриэль пытался снять его, для этого ему пришлось пробежать почти целую улицу, представляя собой удобную мишень. Посередине пути его подстрелили, он упал на залитую кровью варшавскую брусчатку и больше уже не встал: безостановочный пулеметный огонь, не умолкающий ни на минуту, не давал ему шансов ни идти вперед, ни вернуться назад.

Габриэль, тяжело раненный, голова которого представляла собой практически одну большую рану, ничего не мог сделать. Разве что сорвать с рукава повязку, которая для поляка, попавшего в плен, была меткой смерти. Законы человечности и цивилизации теперь не действовали: ему одинаково грозила опасность и со стороны немцев, и со стороны украинских националистов, и со стороны русских – повстанцу в любом случае грозила смерть, в чьи бы руки он ни попал.

Эту повязку потом отдали Стефании – и это была ее единственная память о пропавшем муже.

Габриэля, который находился без сознания, нашли немцы. Не в силах разобраться, кто это – «польский бандит» или свой, ведь опознавательных знаков на нем никаких не было, они доставили его в госпиталь, где он и провалялся до самого конца восстания и выхода немецких войск из города.

Первые недели он находился на грани смерти. Бредил в горячке по-немецки и по-французски, что сыграло ему на руку: его приняли за жителя Эльзаса и выдали ему соответствующие документы. Поскольку своего имени и фамилии он не помнил, ему вписали в документы имя и фамилию умершего в той же палате товарища: Роджер Барлет. По-польски он, поляк от макушки до пяток, почему-то не говорил. Мозг человеческий – удивительное создание: ведь таким образом он и спас себе жизнь. Врачи поставили ему диагноз «амнезия». Он не помнил ни дома на Буге, ни детства в Кресах, не помнил своей юности в оккупированной Варшаве, даже своей дорогой и любимой подруги – Стефании – он не помнил. Знал только одно: у него есть жена. Потому что носил обручальное кольцо. Но кто его жена… где ее искать… в Германии? Или, может быть, во Франции?

Он поселился над Ла-Маншем, в маленьком уютном городке Каунтенсе. Купил себе домик с садиком, рисовал морские пейзажи и… ждал. Ждал ту, которая надела ему на палец обручальное кольцо. Ждал ту, даже имени которой не помнил.

Со временем некоторые воспоминания к нему вернулись. Золотые пшеничные поля. Лицо юной девушки, ее глаза, сияющие любовью… сестра? Или ОНА? Какие-то обрывки воспоминаний о восстании… Но он был уверен, что воевал на стороне немцев, поэтому никогда не возвращался в Варшаву и не делал попыток там отыскать свои корни, просто ему даже в голову не приходило, что именно в Варшаве кто-то из уцелевших товарищей мог бы ему помочь, узнать в нем командира взвода «Полет» и вернуть ему его самого. И два тоскующих сердца могли бы соединиться…

Но не судьба.

До нынешнего дня…

Конкурс «Королевы красоты» транслировался и во Франции, и Роджер Барлет смотрел его с большим интересом. Каково же было его изумление, даже шок, когда одна из финалисток, полька, сжимая в руке старую фотографию, на которой он без колебаний опознал самого себя, обратилась ко всему миру с просьбой помочь найти пропавшего без вести повстанца. Его, Роджера Барлета, который в далекой, незнакомой Польше был, оказывается, Габриэлем, любимым мужем Стефании!

Он немедленно бросился писать письмо организаторам шоу в Варшаве. Пан Тадеуш, взволнованный, позвонил по указанному номеру в тот же день, когда получил письмо, и без промедления пригласил Роджера-Габриэля в Польшу. Ну и…

– И вот он я! – закончил мужчина свой рассказ.

Стефания погладила его по плечу.

Габриэла, слушавшая его историю затаив дыхание, недоверчиво покачала головой. То, что он уцелел и его потом обнаружили и спасли, граничило с чудом. Да не граничило – это было настоящим чудом!

И она немедленно об этом сообщила ему – разумеется, по-английски, потому что по-польски он не понимал и не говорил.

– Нет, это ты наше чудо, – возразил он, тронутый до глубины души. – Стефания целый день говорила только о тебе. И я будто знаю тебя с самого твоего рождения – как если бы ты была моей родной дочкой.

Остаток вечера они провели в разговорах: о Польше, о Франции, о «Ягодке», которая для Габриэля была практически вторым домом…

– Ты должен ее увидеть! – разгорячилась Габриэла. – Сейчас, сию минуту! Может быть, при виде «Ягодки» к тебе вернется память!

– Габуся, – остановила ее тетя Стефания, – уже почти полночь. Я уверена, что автобусы до Счастливцев уже не ходят.

– Ладно, – неохотно капитулировала Габрыся. – Мы с Павлом вот какой план действий составили: он остается в Варшаве и зарабатывает на жизнь, потому что деньги на ремонт трогать нельзя, а я переезжаю в Счастливцы, чтобы следить за ремонтом конюшни. Потому что важней всего сейчас лошади Марты…

– А для меня важней всего все-таки ты, – покачала головой Стефания. – Я так понимаю, ты хочешь там зимовать?

– И хочу, и могу, и буду. Лошади – не собаки, их нельзя никак запихать в квартиру на Праге, а тем более сюда. Когда Марта продаст Буковый Дворик, Павел со всем зверинцем ко мне переедет.

– Но тебя же снегом засыплет! На востоке зимы бывают лютые! – заметила тетя Стефания.

– Ничего, я справлюсь. А ты со своим Габриэлем-Роджером тут наверстывай потерянные годы, я ничего не имею против братика или сестрички…

– Габриэла!

– А весной, в крайнем случае летом, вы тоже приедете к нам. Именье большоооое!

– Старое дерево не пересаживают, – ответила строго Стефания, но глаза ее улыбались.

Габрыся повторила по-английски свой супер-пупер-план мужчине, который, если она правильно понимала ситуацию, был теперь ее названым отцом или что-то вроде этого. Пораженная этим открытием, она вдруг замолчала на полуслове, разглядывая Роджера с нескрываемым восторгом и недоверием, на что он ответил искренней улыбкой.

– Ну а теперь вы поговорите, узнайте друг друга снова – Габриэль вспомнит что-нибудь из прежней жизни. И еще хорошо было бы свадьбу сыграть. Потому что я не уверена, что свадьба в подвале – это то, что нужно.

Тетя набрала в грудь побольше воздуху, чтобы отругать ее, но Габрыся звонко рассмеялась. А Стефания погрозила ей пальцем.

Следующие дни Габриэла была, наверно, самым занятым человеком на свете. Самой занятой на свете Феей Драже – это уж точно. Квартиру на Праге она должна была освободить, вдвоем с Алеком они упаковали вещи, а мебель вернулась на свое старое место, на Мариенштатскую. Ремонт разрушенного поместья на стыке октября и ноября вообще был плохой идеей, но надо было по крайней мере разработать план дальнейших действий, набрать бригаду хороших специалистов и найти хорошего прораба – на будущее. Вот Габрыся и бегала по конторам, которые специализировались на ремонте, тряслась в автобусах и электричках и мечтала о машине. К сожалению, надо было выбирать – либо права, либо «Ягодка». На помощь ей пришел Роджер – этим именем Габрыся решила называть тетиного мужа, памятуя о том, что последние несколько десятков лет он прожил именно Роджером Барлетом и своего прошлого, когда он был Габриэлем, не помнит. Роджер предложил к ее услугам свою машину и себя в качестве водителя, чтобы помочь «ma petit fille», как он ласково к ней обращался. Она с радостью приняла его предложение, потому что общество Роджера-Габриэля доставляло ей удовольствие, а его рассказы о Франции были увлекательными. Он же без конца мог слушать рассказы Габриэлы: о ней самой, о тете и ее молодости, о прежней Польше, о настоящем этой страны… Его удивляло и восхищало все, не исключая родного языка. И удивительно: хотя слов он не помнил, но с произношением у него было все в полном порядке, даже когда он вслед за Габрысей повторял сложные комбинации согласных, свойственные этому языку.