Бунтующая Анжелика - Анн Голон Страница 56

Когда она приходила в себя, ее настиг давний незабываемый кошмар: Флоримон в руках негодяев, Кантор похищен цыганами. Она мчится за ними по грязным дорогам Шарантона, чудом ускользнув из страшной тюрьмы Шатле…

Пробуждение было чудовищным. Она находилась в тюрьме. Одна, распростертая на рваной циновке. Но шок оказался настолько сильным, что поначалу она ничего не почувствовала. Она не могла даже проклинать безрассудных лже-солеваров и свою злосчастную судьбу. А ведь всего через несколько часов она бы уже плыла к спасительным берегам Бретани! Мысли текли вяло, не было сил даже спросить себя, в каком городе она находится — Сабль это или Талмонт? Узнали ли ее, что ее ожидает? Тупо ныл затылок, безмерная, болезненная усталость сковала все члены, туман забытья окутывал мозг. Вдруг, подобно молнии, ее пронзила страшная мысль: Онорина!

Что случилось с ребенком после той кровавой схватки? Анжелика оставила ее привязанной к дереву. Заметили ли ее уцелевшие лже-солевары? Позаботился ли кто-нибудь о ней? А вдруг никто не помог ребенку? Вдруг крошка до сих пор одна в лесу? Поляна была довольно далеко от дороги. Можно ли надеяться, что кто-нибудь услышит плач?

Анжелика покрылась холодным потом. Спускался вечер, красноватый свет, просачиваясь сквозь зарешеченное оконце, возвещал наступление сумерек.

Анжелика стала кричать, колотить в дверь подвала. Никто не шел, ее вопли оставались безответными. Она кинулась к окну, стала трясти прутья решетки. Отверстие было на уровне земли. Отдаленный шум выдавал близость моря. Она позвала еще раз. Тщетно! Надвигалась ночь, равнодушная к заживо замурованным узникам, которые до утра не могли ничего ожидать от себе подобных.

Ее охватило безумие, она металась по камере, крича, словно помешанная. Снаружи послышались шаги. Анжелика замерла. Шаги приближались. По ту сторону окна появилась пара ног.

— Ради всего святого, постойте! Выслушайте меня! — кричала Анжелика. — Сжальтесь! Я умоляю вас!

Никто не ответил ей, но прохожий остановился.

— ..Моя крошка в лесу, — продолжала Анжелика, — она погибнет от холода и голода! Ее растерзают лисы… Сжальтесь над ней…

Надо было объяснить, где находится ребенок, но она не знала местных названий.

— Недалеко от дороги… — лепетала она, задыхаясь. — Там, где разбойники напали на купцов… — (Господи, она даже не знает, когда это было — вчера или сегодня!) — Надо свернуть на тропинку… Там еще межевой знак. — (Какое счастье, что она вспомнила эту подробность!). — Да, и поляна… Там она, привязанная к дереву… Мой птенчик, ей еще нет и двух лет…

В ответ — ни слова. Ноги за окном, потоптавшись, продолжили свой путь. Прислушался ли незнакомец к этим бредням, что доносились из подземелья? Или просто пожал плечами: «Спятила! Кто только не попадает в эту тюрьму…»

Она забылась тяжелым сном, но и во сне ее преследовал плач ребенка. Очнувшись, она увидела перед собой тюремщика и двух вооруженных мужчин, которые грубо приказали ей встать и следовать за ними.

По каменной винтовой лестнице они поднялись в сводчатое помещение, стены которого были изъедены солью. От пламени жаровни, стоявшей здесь, шло скудное тепло. Но жаровню топили не для того, чтобы согревать этот средневековый склеп. Анжелика поняла это, заметив крепкого мужчину, чьи мощные обнаженные руки выпирали из рваных рукавов. Склоняясь над жаровней, он с большим тщанием поворачивал в раскаленных углях длинный железный прут.

В глубине помещения под синим балдахином, украшенным выцветшими лилиями, судья в длинной черной мантии и парике с буклями разговаривал с одним из купцов, тем самым, который настиг Анжелику.

Они мирно беседовали и не потрудились прервать разговора, когда солдаты, введя пленницу, поставили ее на колени перед палачом и начали сдирать с нее верхнее платье и корсаж.

Анжелика в ужасе отбивалась, крича и извиваясь всем телом. Но ее держали сильные руки. Она услышала, как рвется на спине платье. Что-то красное дрожало перед ее глазами и приближалось, приближалось.

Она завыла, как одержимая.

Ее ноздри уловили запах горелого мяса.

Она так стремилась освободиться от грубых солдатских рук, что ничего не почувствовала. Только после того, как ее отпустили, она заметила зловещее багровое пятно на плече.

— Ну, приятель! — проворчал один из солдат, обращаясь к другому, — надо бы целый взвод, чтобы удерживать эту чертовку. Сущая фурия!

Боль от ожога отдавалась в голове, пронизывала левую руку до самых ногтей. Она все еще стояла на коленях и тихо стонала. Палач убирал орудие пытки — длинный прут, на конце которого была печать с изображением лилии, почерневшая от долгого употребления.

Судья и купец продолжали беседу. Их голоса гулко отдавались под сводами.

— Не разделяю вашего уныния, — говорил судья, — наше положение еще достаточно прочно, и я не верю, что Людовик хочет полностью извести протестантов во всем королевстве. Полагаю, что он оценил здравомыслие и миролюбие тех, кто придерживается нашей веры. Ведь мы не слабы: посмотрите, даже здесь, в Сабле, так мало католиков, что из четырех судей трое гугенотов и всего один папист. Да и тот вечно занят охотой на уток, так что нам то и дело приходится судить католиков.

— Однако же вспомните Пуату! Уверяю вас, я видел там такие вещи, каких не забудешь до самой смерти.

— Бунт в Пуату? По-моему, это просто провокация, разумеется, достойная сожаления. Снова наши братья позволили себя вовлечь в склоки сильных мира сего, пошли на поводу у безумных честолюбцев вроде этого де Ламориньера…

Судья спустился со своего возвышения и подошел к Анжелике, по-прежнему стоявшей на коленях.

— Ну как, милочка, вы извлекли урок из того, что с вами произошло? Прятаться в лесу с разбойниками и контрабандистами не дело для порядочной женщины. Теперь вы заклеймены цветком лилии. Все будут знать, что вы побывали в руках палача, что вы не из числа честных людей. Надеюсь, это заставит вас впредь быть более осмотрительной и разборчивой при использовании своих прелестей.

Анжелика упрямо не поднимала глаз. Они ее не узнали, и она не хотела дать им возможность рассмотреть ее внимательнее. До ее сознания не дошло ничего, кроме слов: «Вы теперь заклеймены цветком лилии…»

Она чувствовала, как огнем горит на ее теле клеймо, навсегда отторгнувшее ее от короля. Теперь она принадлежала к сонму отверженных: жриц любви, преступниц, воровок…

Сейчас это ей было безразлично. Ничто не имело значения, кроме необходимости вырваться из тюрьмы и узнать, что случилось с Онориной.

Судья меж тем продолжал свою длинную речь, похожую на сельскую проповедь:

— Учтите, что я проявил к вам снисходительность. Все же мы одной веры, и мне бы не хотелось держать вас под замком. Но я должен печься о спасении вашей души и позаботиться, чтобы вы больше не смогли впасть в грех. Лучшее, что я могу сделать, — поручить вас попечению семьи, пример которой наставит вас на путь истины и напомнит о долге перед Спасителем нашим. Присутствующий здесь мэтр Габриэль Берн сказал мне, что ищет служанку, которая занялась бы его домом и детьми. Следуя заветам Христа прощать обиды, он согласился взять вас в услужение. Встаньте, оденьтесь и следуйте за ним.