Муж понарошку - Мари Князева Страница 56

Так больно было ей, так тоскливо... С трудом засыпала она в своей постели и почти всегда в слезах. Надя не позволяла себе реветь, чтобы не быть утром опухшей, чтобы не знали все вокруг, как ей плохо, как одиноко... но одну-две слезинки удержать не могла. Как можно не плакать, когда сердце твое разбито на мелкие осколки?

Однако, постепенно жизнь начала налаживаться. Вася часто заходил по-дружески поддержать её, они даже иногда обсуждали темы из Надиной учёбы, и молодой человек порой высказывал весьма здравые мысли, ничуть не хуже Алёши. Постепенно Надя привыкала к его присутствию в своей жизни и сама иногда расспрашивала Васю о его учёбе и помогала ему по мере сил с непрофильными предметами.

Между ними завязывались настоящие теплые дружеские отношения, и хотя Надя порой замечала на себе весьма двусмысленные взгляды Шехонина-младшего, в остальном ей очень нравилось с ним общаться, принимать от него заботу и самой помогать ему.

Множество тем затрагивали они в разговорах, и эти беседы выгодно отличались от бесед с Алёшей взаимным равенством собеседников, тогда как муж всегда априори считал Надю наивной в силу молодости. В чем-то, конечно, уступала она и Васе, у него было больше опыта в некоторых сферах жизни, зато в других вопросах превосходила его значительно.

Васе нравилось слушать, как Надя играет на скрипке – по крайней мере, он так утверждал и на ее предложение помузицировать всегда отвечал согласием. Сам он не играл на музыкальных инструментах и не очень-то жаловал мужчин-музыкантов, особенно Адриана.

– Этот хлыщ мне не нравится! – сказал как-то Вася, узнав, что Надя берет у него уроки. – Выглядит, как п*р, и при этом смотрит на тебя... плотоядно. Сразу ясно, извращенец какой-то...

Надя не смогла удержать смеха, как и всегда, когда слышала, как ее друг высказывается о ее учителе музыки.

– Вась, ну ты сам себя послушай! Ну где тут логика?

– Логика-шмогика... говорю тебе, не нравится он мне и все тут. Давай договоримся, что если он начнет себя как-то странно вести, ты сбросишь мне экстренный вызов. Я хоть с работы сбегу, но тебя спасу!

Надя снова хихикнула:

– Спасибо, ты настоящий друг! Но беспокоишься понапрасну. Если бы Адриан был извращенцем, я бы это уже знала – он бы столько не продержался.

– Много ты понимаешь в извращенцах!

– А ты?

– Уж побольше твоего!

Вася так близко подошел к Наде, так низко склонился над ней, так заблестели его глаза, что ей захотелось отшатнуться, но она боялась обидеть его и пришлось придумать повод, чтобы отойти.

Иногда Надя приглашала на эти посиделки третьей Таню, и тогда все происходило более мирно, но парень становился угрюмее, а подруга отчего-то не любила эти встречи.

Зато было очень весело ходить на горку, которую в середине ноября установили на площади. Снег лег уже основательно – ночью так подмораживало, что утром даже щипало нос. Надя не привыкла к таким морозам в ноябре, но ей все равно нравилась эта погода – ясная, холодная и сверкающая.

В субботу она была там с Таней, а в воскресенье – с Васей. Целая ватага детишек, закутанных в пуховики и тулупчики, носилась по площади, скатывалась с горки и устраивала кучу-малу, выбрасывая в воздух тучи мелких сухих снежинок, ослепительно сиявших в солнечном свете.

– Какая красота! – вздохнула Надя, глядя на то, как малыши весело барахтаются в снегу, хохоча и вереща от радости.

– Неужто в Москве не так красиво? – недоверчиво поинтересовался Вася, смахивая снежинки с воротника ее зимнего пальто.

Она пожала плечами:

– Многие думают, что столица – это какой-то абсолютный образец всего. Но везде есть свои преимущества, свои неповторимые красоты, свои радости.

– И ты смогла бы прожить всю жизнь в таком захолустье, как Кокса? – совсем уж скептически осведомился парень.

Надя улыбнулась:

– Почему бы и нет? Это хорошее место. Ты ведь не имеешь в виду прожить безвылазно? Можно ездить в отпуск, путешествовать, а потом возвращаться сюда. Тут такие душевные люди, такие веселые дети, которые катаются с горки, вместо того чтобы играть в телефон, такие красивые виды и чистая экология. Знаешь, людям свойственно всегда стремиться к чему-то большему, лучшему, новому, но ценить то, что имеешь – очень важно.

– Ты прям философ! – усмехнулся Вася, а Надя с грустью подумала, что потеря мамы и связи с отцом поневоле делают человека философом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А вот с Алёшей все было сложнее. Променяла бы она его поцелуи той ночью на их прежние интимно-дружеские отношения? В которых даже объятия дольше трех секунд под запретом... Смогла бы она всю жизнь прожить возле него, не смея прикоснуться? Или лучше вот так – все выяснить и, может быть, даже потерять, но зато узнать, каков на вкус настоящий поцелуй любимого мужчины... Конечно, если бы Наде задали этот вопрос в момент поцелуя, то она однозначно выбрала бы второе. Потому что она никогда в жизни не чувствовала себя такой счастливой, как тогда. Как он ее целовал..! В этом было столько страсти, до того момента скрываемой, подавляемой, тайной. И потому вырвавшейся наружу, как лава из извергающегося вулкана. Ведь невозможно же скрывать такие чувства вечно! Потому он и забылся, потому и испугал ее своим напором, что прятал эти эмоции все это время. А потом в один момент они вырвались наружу и затопили все доводы рассудка, все разумные побуждения и понятия. И в те несколько минут, что они с мужем целовались, Надя была действительно, по-настоящему счастлива. По-взрослому. По-женски.

Но вот теперь, с трудом собирая осколки разбитого сердца и пытаясь склеить их во что-то целое и жизнеспособное, Надя сомневалась. Может быть, ей было бы и лучше рядом с ним. Всегда чувствовать его заботу, защиту, тепло. Теперь она стала еще более одинокой, чем когда он привез ее сюда полгода назад, хотя это и казалось невозможным.

Алёша вернулся в воскресенье, пока Надя была на прогулке, и встретил ее дома за обеденным столом так обыденно, будто и не уезжал никуда. Только взгляд его изменился – он старался не смотреть на жену, а если это было неизбежно, то направлял взор будто бы сквозь нее. Это было неприятно и обидно, словно она в чем-то виновата. Но ведь не виновата, совершенно, ни в чем! Или всё-таки да?