Столкновение  - Александра Салиева Страница 55

Не обращаю на него никакого внимания. Всё ещё жду ответа от отчима.

— А такие условия, — разводит руками мужчина. — Если я подпишусь на них, не то, что банкротом буду, без крыши над головой останемся.

— И зачем это ему? — хмурюсь встречно.

На губах отчима появляется тоскливая усмешка.

— Наказывает он меня. За тебя.

Непонимания во мне становится лишь больше. А отчим в очередной раз качает головой.

— Он когда мне сказал, что готов обсудить условия нашей сделки, если я ему взамен подарю один вечер с тобой, я, конечно, удивился, но потом подумал, что ты у меня всё равно девочка рассудительная, на мужчин не падкая, знаешь себе цену, так что ничего жуткого не случится, если ты с ним один вечер проведёшь. Я тогда и не предполагал, что у вас настолько далеко зайдёт. А когда понял, насколько всё запущено, запретил ему к тебе приближаться. Ну, ты помнишь ведь, когда мы с ним на улице эвакуатор ждали? — уточняет и тут же продолжает дальше: — Да только не понравилось ему это. Предложил мне условия выгоднее сделать, если я тебя ему снова отдам. Насовсем. Но я же не монстр какой-нибудь собственную дочь продавать за пару миллионов? — ухмыляется ядовито. — Хотя многие как раз так и решили, чего только не болтают теперь, твари продажные.

Где-то здесь на смену моему непониманию приходит растерянность. И нет, не потому, что прекрасно помню, что именно те «твари продажные» болтают обо мне. Я самым банальным образом тихо фигею от того, с какой изощрённостью всё выворачивает сидящий передо мной. По сути, я ведь действительно ни черта не знаю о владельце “Атласа”. Только то, что слышала от него самого. Плюс — мои личные догадки, приправленные жгучим желанием верить. В него. В лучшее. В ту жизнь, которая у меня может быть. Вместе с ним. В нас.

Наивно?

Вполне.

Глупо?

Ещё как!

Поверить первому встречному мужчине…

Может ли он меня обмануть?

Мало ли, чего наобещал.

Кто даст гарантию, что Тимур Смоленский сдержит своё слово?

Да никто…

Вот только, даже если оно и так, сидящему передо мной я точно верить не стану. Ни за что. Его-то я слишком хорошо знаю.

Уж лучше в пропасть шагнуть, чем с ним остаться.

Пусть пропаду и погибну.

Соответственно…

— Серьёзно? — вопросительно выгибаю бровь. — Ты серьёзно веришь, что я всё это проглочу? Я, по-твоему, совсем умственно отсталая что ли? — не скрываю своего удивления по этому поводу. — Нет, я головой, конечно, в этой жизни не раз прикладывалась, но не настолько же всё плохо, — всё ещё фигею, хотя уже вслух. — Наверное, — дополняю с ядовитой усмешкой.

Звучит довольно резко и грубо. Прежде я себе никогда ничего подобного в его адрес не позволяла. Неудивительно, что Фролов в первые секунды с видимыми усилиями переваривает услышанное. А вот дальше… Дальше я удостоверяюсь в том, что делаю правильный выбор. Хотя не факт, что это меня спасёт.

Воцарившаяся пауза разбавляется его неверящим взглядом. Он сканирует меня с ног до головы в дотошной попытке определить степень моей серьёзности и непреклонности. Но длится промедление не так уж и долго. В чужих глазах вспыхивает самая настоящая ярость. Мужчина резко подаётся вперёд, вытянув руку. Вполне ожидаемо, поэтому я успеваю отпрянуть от него подальше. Фролов ловит не меня — лишь воздух. Хотя это меня всё равно не спасает. Кресло подо мной переворачивается с жутким грохотом, рухнув на выстланный деревом пол, когда я срываюсь с места, а отчим налетает на предмет мебели, запнувшись.

Не смотрю на них.

Не оборачиваюсь.

Со всех ног мчусь к двери.

И уже через грёбанные три секунды осознаю, что… треклятая дверь заперта! Нет выхода. Не выбраться. Попалась. Вот она — моя пропасть, в которую я провалюсь… вместе с ударом, которым меня прикладывает Фролов об ту самую злополучную запертую дверь.

— Не хочешь по-хорошему, — шипит он гневно, встряхивая, дёргая на себя. — Сама виновата, — разворачивает лицом к себе, но лишь для того, чтобы снова долбануть меня об дверь.

Второй удар — сильнее предыдущего. Наряду с пронзившей глухой болью, перед глазами моментально темнеет. Я зажмуриваюсь, мысленно уговаривая себя оставаться в сознании. Но ничуть не жалею о том, что провоцирую прежде притихшего монстра. Как и прогибаться на этот раз не собираюсь.

— Я — виновата? — бросаю встречно, перехватывая его руку. — Потому что у меня есть своё мнение? В этом моя вина?

Ногти вонзаются в его кожу с такой силой, что у него наверняка останутся следы. Но мне плевать. Пусть не мне одной будет больно. На самом деле, мало полезная попытка сопротивления. Но она выигрывает мне целый полноценный вдох. А в данный момент он дорогого стоит. К тому же…

— Да у тебя сколько угодно мнений может быть, мне на них откровенно пох*р! — продолжает злиться отчим, хватая на этот раз за плечо. — Ты всё равно сделаешь так, как я сказал, поняла меня?! — переходит на крик.

Мы наделали уже много шума, но никто так и не отреагировал. Возможно, потому что кабинет оснащён звукоизоляцией. А возможно потому, что…

Да всегда так было.

Каждый раз я остаюсь с ним один на один. Помощи ждать откровенно неоткуда, каким бы образом меня предварительно ни заверяли окружающие в обратном, так что я даже не вспоминаю о том, насколько я разочарована.

— А если до твоего куриного мозга ещё не дошло, — только сильнее бесится Фролов, опять встряхивая меня, швыряя на этот раз в противоположную от двери сторону, — то я тебе охотно поясню…

Я налетаю на то же самое кресло, о которое совсем недавно запинается он. И также, как и он, прикладываю все усилия для того, чтобы поскорее подняться на ноги. Совсем не обольщаюсь тем, будто бы «лежачих не бьют». Это мы с ним тоже уже проходили. Итог известен нам обоим. Вот и оказываюсь с другой стороны стола, беглым взглядом ища первое подвернувшееся более-менее сподручное средство. Как назло, кроме бумаг и канцелярщины ни черта толкового нет.

Что за государственный начальник такой, который не держит в своём кабинете ни одной даже самой замшелой награды?

Тяжёлая статуэтка очень бы пригодилась. Впрочем, за неимением лучшего варианта, резак для бумаги тоже сойдёт.

— Да, давай, поясни. А то до меня и правда никак не дойдёт, чего ты хочешь! — отзываюсь, заставляя себя улыбнуться.

Пусть не поймёт, насколько мне страшно, пока я до побеления пальцев цепляюсь в хрупкое лезвие, заточённое в синий пластик.

Мужчина останавливается в двух шагах от противоположной стороны стола. Брезгливо ухмыляется, показательно-снисходительно уставившись сперва на канцелярский нож, а после, не менее демонстративно — на меня. И в один момент подозрительно легко и быстро расслабляется. Улыбается мне в ответ. Настолько беззаботно и даже как-то извращённо по-доброму, что мне становится ещё более жутко.