Ханская дочь. Любовь в неволе - Ине Лоренс Страница 55

Семен Тиренко замахал руками, чтобы привлечь внимание:

— Это я тоже слышал! Апраксин не хотел сначала вообще ничего давать, но потом сжалился-таки и выделил сани. Нехорошо же, в конце концов, наследнику престола оставаться в таком комичном положении. Да и негоже с ним ссориться.

Один молоденький офицер глянул на Раскина с любопытством:

— И куда царевич так торопится? Неужели желает вместе с отцом следить за отливкой пушек? Или он решил отправиться на запад, в расположение войск?

Раскин насмешливо покачал головой:

— Не угадали, мой друг! Сиятельнейший отпрыск держит путь в Москву, чтобы, как он утверждает, наблюдать за постройкой укреплений, а я считаю, он повалится на колени в храме Покрова и будет день и ночь молить Бога, чтобы ни один швед не приблизился к нему и не повредил его драгоценную персону.

В его словах слышалось презрение к наследнику, который в такие тяжелые времена не проявляет ни патриотизма, ни заинтересованности в делах государства, а только бегает к монахам да попам.

— Алексей Петрович даром что царский сын, а все равно мать его — Евдокия Лопухина! — Этими словами Тиренко как будто вынес царевичу какой-то приговор. В зале, казалось, пронесся холодный ветер и словно тень сгустилась.

Раскин грохнул кулаком по столу, будто пытаясь прогнать видение:

— Неужели же мы позволим этому человеку испортить нам праздник? Он пока еще не стал царем! Наливайте, выпьем за Петра Алексеевича и порадуемся тому, что мы вместе!

Гости улыбнулись, кое-кто искренне, большинство — вымученно, но постепенно водка прогнала уныние, и офицеры развеселились. Тиренко принес балалайку и начал, сопя, настраивать инструмент:

— Ну что поем, друзья? Грустное или веселое?

— Веселое! — раздались выкрики.

— Нет, грустное! — тут же возразил кто-то.

— Ну что ж, тогда играю обе, поочередно.

Тиренко взял первый аккорд и запел песню крепким протяжным голосом. Первые же слова поразили Сирин в самое сердце, эту песню она не раз слышала от матери и знала наизусть. Когда матери не стало, порой напевала, если никто не слышал. Задумавшись, она, сама того не сознавая, начала вторить Тиренко. Только когда Семен закончил играть, Сирин заметила, что все удивленно смотрят на нее.

— Матерь Божья, так душевно эту песню еще никто не пел! — выговорил наконец Раскин.

— Никто и никогда, — согласился Тарлов.

Раскин сгреб татарина в охапку, прижал к груди и троекратно расцеловал, дыша в лицо перегаром.

— Ты настоящее чудо, сынок! Французы говорят: поскреби русского, и на свет проглянет татарин, а тут наоборот: сними с тебя это татарское платье — выйдет отличный русский малый.

— А другие песни знаешь, Бахадур? — спросил Тиренко нетерпеливо.

Сирин задумчиво потерла лоб:

— Еще одну знаю, в ней поется про березу. — Тиренко кивнул и тут же начал перебирать струны.

Его густой тенор мешался с мальчишески звенящим голосом Сирин, песня заполнила души слушателей. Музыка умолкла, а они все еще стояли не дыша, словно в оцепенении.

— Потрясающе! — произнес Раскин, мокрым ртом запечатлел на щеках татарина несколько поцелуев и подтолкнул его в сторону Сергея.

— Ты не устаешь меня удивлять, друг мой! — Сергей тоже расцеловал Бахадура и едва удержался, чтобы не поцеловать в губы. «Что за наваждение, — пронеслось у него в голове, — не хватало еще, чтобы Кирилин оказался прав в своих подозрениях!» Он резко отшатнулся от мальчика, повернулся к балалаечнику и громко чмокнул его в щеку. Нет, обнимая Тиренко, ему не показалось, что он держит в объятиях женщину.

— Еще! Еще! — просили гости.

— Я только одну песню могу вспомнить, но не уверен, что это будет уместно. Там об одном воине, который поднялся против царя, но в конце концов его все же убили.

— Знаем мы эту песню! — со смехом крикнул кто-то. — Что, ребята, споем в честь разлюбезного хозяина? Начинай, Степан Маркелыч! Это точно она самая.

Тиренко не заставил себя упрашивать. Пропустив несколько тактов, Сирин вступила. На этот раз Тиренко уже не подпевал ей, когда дело дошло до повтора строк, присутствующие так слаженно грянули «выплыва-али расписные…», что Сирин запнулась и умолкла.

— Продолжай, Бахадур! Дальше! — попросил Раскин. Она послушалась, голос еще дрожал, но с каждой нотой становился все тверже, так что к концу следующего куплета стало слышно, как звенит он над хором мужских голосов. Когда песня закончилась, раздались шумные аплодисменты, и по кругу пошли бутылки с водкой. Гости уже не давали себе труда отыскать стаканы. Наконец дошла бутылка и до Бахадура.

— Выпей, Бахадур, выпей! — кричали со всех сторон.

Сирин поняла уже, как неровно настроение у русских после выпитого, а потому послушно приложила бутылку к закрытым губам и сделала вид, что пьет. Несколько капель водки она все же проглотила и отчаянно закашлялась.

Окружающие засмеялись, но это был добрый смех, они хлопали Бахадура по плечу, отпускали похвалы его голосу и уверяли, что безмерно рады видеть его в своем кругу.

Раскин крикнул:

— Нет, что ни говорите, а Бахадур для нас и впрямь ценная находка! Не то что эти надутые гвардейские козыри Шишкин и Кирилин. Слава тебе господи, что царевич уехал и забрал их с собой!

— Выпьем за здоровье царя! — выкрикнули из толпы, и водка снова пошла по кругу. Сирин опять притворилась, что пьет, ей даже удалось незаметно пролить немного водки на землю, чтобы казалось, что она и впрямь сделала глоток. Раскин за один прием влил в себя по меньшей мере полстакана и задорно оглядел приятелей:

— Повеселимся сегодня вдвое против обычного, ребята! Во-первых, сегодня такой чудный день, и кто знает, когда еще мы сможем так беззаботно веселиться. А во-вторых, убрался весь этот сброд, который окружает царевича.

Сергей недоуменно уставился на него:

— А чем, хотел бы я знать, мы занимаемся тут весь вечер? Или тебе не весело?

— Торчать тут и пить водку стакан за стаканом — это разве веселье? Мне нужен простор! Разгула хочу, девок хочу! — Глаза Раскина маслено заблестели. Кто-то из приятелей поддержал его:

— Да, Степа! И впрямь без баб скучновато! Кто знает, когда еще представится такой случай.

— Кому-то, может, и никогда, если неудачно со шведами повстречается. Степа, не скупись, вели привести пару девчонок посмазливее! — Тиренко картинно встал перед Раскиным на колени и умоляюще сложил руки, заглядывая приятелю в глаза.

Раскин ухмыльнулся в ответ:

— Я вообще-то думал о заведении мадам Ревей.

Большинство присутствующих заулюлюкали от восторга, но кое у кого лица, напротив, разочарованно вытянулись. Мадам Ревей держала самый знаменитый в Петербурге бордель, которым не гнушался сам Апраксин.