Этюды Черни - Анна Берсенева Страница 55

«Он замечательный, – думала Саша. – Он такой хороший человек, что оторопь берет. Он определенно хороший человек. В нем нет ничего неясного, смутного, сомнительного. Но при этом нет и ничего примитивного. Он умен и честен. В нем нет, кстати, и ничего маргинального, хоть он и поет, наверное, с учениками у костра под гитару, что я всегда считала крайней пошлостью. А теперь, получается, не считаю?»

Понять этого она не могла. Да, в общем, и не пыталась. Сергей правильно сказал: не надо ей сейчас думать об отвлеченных вещах. Надо просто проживать каждый день, проходить через все, что каждый день ей предлагает. А размышления о том, что такое Сергей Февралев, – именно отвлеченность. Потому что пустота по-прежнему наполняет ее душу, и незачем обманывать хорошего человека, делая вид, будто его присутствие в ее жизни хоть немного препятствует пустоте.

Или нельзя так сказать – «пустота наполняет душу»?

Саша накрыла блюдо с остывшей картошкой и проковыляла в комнату. По квартире она ходила без палки, это для выхода на улицу принесенный Сергеем костыль был очень кстати: лед и слякоть образовывали на московском асфальте такое ядерное соединение, с которым без опоры не сладить.

Ежедневные появления этого замечательного человека были единственными вехами, которые как-то обозначали для нее смену дней. В остальном же Сашина жизнь после того, как Сергей перевез ее в квартиру на Малой Бронной, текла точно так же, как и в больнице. Ничего не изменилось. Ничего измениться не могло.

Хотя нет, изменение все же произошло: ее больше не тянуло выпить. Саша никогда не предполагала, что подобное изменение может иметь значение для ее жизни, что она будет вопринимать его то ли как победу над собой, то ли как незаслуженное счастье. Ну, может, немножечко все-таки заслуженное, если считать заслугой сломанную ногу.

Ту ночь, когда это произошло, Саша не могла вспоминать без содрогания.

Сергей посадил ее в такси у своего подъезда. Вышла она из машины у своего. Кое-как поднялась к себе на третий этаж. Открыла дверь, хорошо, что ключи не потеряла. Вошла в прихожую. Села на калошницу у вешалки. Все это она делала машинально; сознание ее мутилось и плыло. Это было неудивительно, учитывая количество выпитого коньяка. А может, и удивительно, ведь пила она каждый день, но до этого дня не ощущала такого смещения сознания, которое ощутила сейчас. Как бы там ни было, она, кажется, заснула, сидя на калошнице в прихожей.

И проснулась среди ночи – от страха. Страх обуял ее, охватил все ее существо, и не страх это был, а самый настоящий ужас. Саша не понимала, с чем он связан, а главное, что с ним делать, как от него избавиться.

Она вжалась в стенку и прижала к лицу полу висящего на вешалке пальто. Если бы можно было таким образом спрятаться от ужаса, избыть его! Но это не получалось. Ужас не уходил.

«Придется как обычно», – подумала она.

«Как обычно» означало выпить некоторое количество коньяка или виски и провалиться в сон без сновидений. Ну, не морфий же ей принимать, как Анне Карениной или какой-нибудь богемной особе Серебряного века!

До сих пор, правда, Саша выпивала виски или коньяк для того, чтобы избавиться не от ужаса, а только от тоски и ощущения бессмысленности своей жизни. Но все в жизни меняется, и ощущения тоже. Вот и ужас пришел на смену тоске.

Она прошла в кухню, открыла холодильник. Коньячная бутылка стояла в дверце, но была пуста. Зачем она ее здесь оставила, интересно?

В шкафчике секретера, где дома всегда держали спиртное, тоже было пусто. Как нарочно, ей-богу!

А ужас между тем не только не уходил, но усиливался. Хотя, когда Саша проснулась с этим ужасом, ей казалось, что сильнее он сделаться не может.

Она вздрогнула от его возрастающей силы, будто от мороза, и тут только обнаружила, что стоит посреди комнаты в шубе. Ну да, она ведь не разделась вечером, когда вошла. И что это она мечется по квартире в поисках бутылки коньяка? Надо выйти в ночной гастроном, ведь он в пятидесяти метрах, через дорогу, да и купить эту дурацкую бутылку! Или здесь уже не продают ночью спиртное? Что толку гадать! Надо выйти и проверить.

Саша вышла на Малую Бронную и огляделась. Магазин, в который она собиралась зайти, был маленький и, наверное, очень дорогой. Это и не гастроном был, а что-то вроде винного бутика; она только теперь разглядела. Витрина светилась призывно и разноцветно, и Саша побежала на этот свет – ей показалось вдруг, что, как только она окажется внутри магазина, погрузится в переливчатые световые сполохи, ужас исчезнет сам собою.

Она не успела выйти на дорогу, только подошла к обочине. И вдруг ее ослепил другой свет – неестественный, бело-голубой, яркий и яростный, он ударил прямо в глаза. Саша подняла руку, чтобы защититься от него, и тут же ощутила удар. Он пришелся сбоку, по ноге, и был так силен, что она отлетела в сторону и ударилась спиной о стену дома. Раздался визг тормозов, потом грохот…

Машины, которая, сбив ее, грохнулась о фонарный столб, а потом закрутилась посреди дороги, Саша уже не видела. И водителя, вывалившегося из этой машины, не видела тоже. И людей, которые, откуда ни возьмись, бросились к этому водителю.

Боль ослепила ее, охватила все тело, не только ногу, по которой пришелся удар, боль была так сильна, что Саша надеялась потерять сознание…

Но напрасно. Сознание, наоборот, прояснилось до кристальной отчетливости, ничего, смягчающего боль, в нем не осталось.

И ужаса, который минуту назад казался таким огромным, таким всеохватным, в сознании ее не осталось тоже.

Люди сбежались не только к разбитой машине, но и к Саше. Наверное, они появились откуда-нибудь из кафе, ведь, когда Саша вышла из дому, улица была пустынна. Люди бестолково суетились вокруг нее, а она лежала на тротуаре и сдерживала крик – ей почему-то казалось, что кричать не надо, что это стыдно.