В погоне за счастьем - Дуглас Кеннеди Страница 55

Он был дурак, что потерял тебя, — сказал Джордж.

А она — тебя, — тут же ответила я.

Я сомневаюсь в том, что она так думает.

А я думаю. И это главное.

Он покраснел от смущения, потом потянулся через стол и взял меня за руку.

По крайней мере, на этот раз мне повезло, — сказал он.

Наверное, всему свое время.

Несомненно, наша встреча произошла вовремя для нас обоих. Нас объединяло происхождение, уровень образования, социальное положение. И что важно, мы оба были готовы к браку (несмотря на все мои тайные возражения, я знала, что это так). Джордж был надежным человеком. Уравновешенным, ответственным. Он беззаветно любил меня. Я не испытывала к нему особой страсти, но убеждала себя в том, что это совсем не обязательно. В конце концов, что принесла мне страсть к Джеку? Только разбитое серда. Нет, я давно решила, что страсть — это для дураков. Она затуманивает мозги. Лишает способности рационально мыслить. Наставляет на ложный путь. Страсть — это ошибка, которую я не собирали повторять.

И вот тогда, за столом, перехватив его взгляд, исполненный нежности и любви, я приняла решение. Если он сделает мне предложение, я его приму.

Обед прошел удачно. Мы вели светскую беседу. Я рассказала несколько безобидных анекдотов о работе в журнале. Тактично промолчала, когда Грей-старший разразился гневной тирадой в адрес Гарри Трумэна, назвав его социалистом-галантерейщиком (будь жив мой отец, у них с Греем случилась бы любовь с первого взгляда). Изобразила интерес, когда старик Грей втянул Джорджа в дискуссию на злободневную тему: о новых правилах общепита в Принстоне, обязывающих обслуживать членов всех религиозй конфессий («Это все еврейское лобби продавливает нужные им законы», — бушевал Грей-старший, на что Джордж лишь пожал плечами и равнодушно кивнул головой). Я много улыбалась и высказывалась, только когда спрашивали мое мнение.

После обеда мы перешли в библиотеку. Хотя я чувствовала, бренди мне совсем не помешает, я не решалась попросить. Да мне собственно, и не предлагали — Грей-старший налил только Джорджу и себе. В камине горел огонь. Я потягивала кофе из миниатюрной чашечки. Одна стена библиотеки была сплошь увешана фотографиями Эдвина, сделанными в разные годы его жизни. Столик рядом с диваном тоже был отдан под фотопортреты Эдвина — теперь уже в военной форме. Он действительно выглядел ослепительно. Комната напоминала мемориал — я оглядела все стены и поверхности в поисках фотографий Джорджа. Не было ни одной.

Как будто читая мои мысли, миссис Грей сказала:

У нас много фотографий Джорджа в других комнатах. А библиотека посвящена Эдвину.

Конечно, — тихо ответила я и добавила: — Наверное, невозможно пережить такую утрату.

Мы не единственная семья, потерявшая сына, — сказал Грей-старший, и его голос слегка дрогнул.

Я не хотела сказать, что…

Скорбь — это очень личное, вы так не думаете? — произнес он и отвернулся от меня, чтобы долить себе бренди.

Прошу прощения, если я сказала что-то не то.

Последовала пауза. Молчание длилось, наверное, целую минуту. Наконец его нарушила миссис Грей. Ее голос был еле слышен.

Вы правы. Чувство утраты никогда не пройдет. Потому что Эдвин был исключительным. Он был чрезвычайно одаренным человеком.

Она быстро взглянула на Джорджа, потом опустила голову и уставилась на свои руки, сцепленные на коленях.

Его никто не заменит.

Снова воцарилось молчание. Джордж смотрел на огонь, его глаза были полны слез.

Вскоре я извинилась и поднялась в гостевую комнату, где мене разместили. Я разделась, облачилась в ночную сорочку и забралась в постель, укрывшись с головой одеялом. Сон не шел — что было неудивительно, поскольку я все еще пыталась осмыслить то, что произошло за обедом, а потом в библиотеке. Мне было жаль Джорджа, который словно расплачивался за смерть Эдвина.

Чувство утраты никогда не пройдет. Потому что Эдвин был исключительным. Он был чрезвычайно одаренным человеком…

Если бы она в тот момент не взглянула на Джорджа, я бы подумала, что она просто пытается выразить материнскую скорбь. Но в присутствии Джорджа обронив фразу о том, что никто не заменит его брата, она словно хотела сказать ему (и мне): если я должна была потерять одного ребенка, то почему не тебя?

Я не могла поверить в такую жестокость. Во мне опять шевельнулась жалость к Джорджу, желание защитить его. И в голове зародился план: освободить этого человека от семьи, дав ему взамен свою любовь.

Я нисколько не сомневалась в том, что со временем полюблю его.

Прошло около часа, а я все лежала, разглядывая потолок спальни. Потом я расслышала шаги на лестнице, открылась и закрылась дверь комнаты Джорджа (она была напротив). Я выждала минут, после чего встала, вышла из комнаты и на цыпочках прокралась по коридору. Без стука, я тихо приоткрыла дверь кол Джорджа. Он уже был в постели, с книгой. Он удивленно посмотрел на меня. Я приложила палец к губам, закрыла за собой дверь, подошла к его кровати и присела с краю. Я заметила, что на нем полосатая пижама. Я погладила его по волосам. Он вытаращился от изумления. Я наклонилась и поцеловала его в губы. Он ответил на мой поцелуй — поначалу нервно, но потом с жадностбю и страстью. Уже через мгновение я мягко отстранилась. Поднявшись, сняла через голову ночную сорочку. В комнате было: прохладно, меня охватила дрожь. Я забралась к нему под одеяло. Обхватила его голову руками и начала нежно целовать его лицо. Он был напряжен.

Это безумие, — прошептал он. — Мои родители…

Шш… — Я приложила палец к губам. Потом забра на него.

Это был первый раз, когда мы занялись любовью. В отлич Джека, Джордж играл по правилам того времени, когда добрачный секс считался делом рискованным, опасным и допускался лишь после продолжительного знакомства с партнером. Хотя мы и целовались, сдержанность Джорджа говорила о том, что он все-таки не готов раскрепоститься и сделать решающий шаг. По тому, как он расспрашивал меня об отношениях с Джеком (и интересовался, насколько автобиографическим был рассказ «Увольнение»), я поняла, что он не строит иллюзий о моей девственности. Но сейчас, оказавшись с ним в постели, я догадалась о том, что у него все было впервые.

Он волновался. Он был неловок. Он торопился. Настолько, что уже потом, когда все было кончено, рухнул на меня и прошептал:

Мне очень стыдно.

Не надо, — успокоила я его. — У нас еще все впереди.

Правда?

Конечно. Если ты захочешь.

Я хочу.

Вот и хорошо. А то я уже начала сомневаться…

Сомневаться в чем?

В том, что это когда-нибудь произойдет.

Я никогда не был искушенным соблазнителем.

Так уж и никогда?