V-8: право на свободу - Алекс Хилл Страница 55

Короткий беспокойный сон, чтобы набраться сил, а после напряженное бодрствование в ожидании. Отгоняю неприятные ощущения, которые впитываются в кожу, отлипая от стен. Будет всего три попытки. Одна в день.

Спустя несколько часов, наконец, слышу шаги возле двери. Собираюсь с силами. Главное, не сломаться самой и доиграть до конца, на то мы и куклы. Одежда сложена на кровати, и я полностью обнаженная сижу в соблазнительной позе, которую когда-то видела по телевизору. Заглушаю внутренний протест одной единственной командой: «Так надо».

Надзиратель входит в камеру с подносом в руках и на несколько секунд замирает на месте, широко распахивая глаза. Помню его. Один из немногих охранников, что никогда не бил меня. Кажется, это и есть Коул. По всей видимости, Мадам Монстр поручила меня лично ему.

— Твоя еда, — сдавленно произносит мужчина и отводит взгляд.

— Я не хочу есть, — отвечаю с придыханием. — Мне нужен мужчина, Коул. Я ведь имею право на последнее желание?

Он ставит поднос на пол. Поднимаюсь, расставляя ноги и прогоняя скованность. Мужчина медленно выпрямляется.

— Ты ведь знаешь, что я вернулась из внешнего мира. Там я узнала много интересного. Я хочу испытать наслаждение еще раз и подарить его тебе, — поглаживаю ладонями бедра и живот. — Пожалуйста, Коул… Разве я о многом прошу?

Делаю шаг к потерянному мужчине. Чувствую власть над ним, но внезапно натыкаюсь на направленный в мою сторону электрошокер:

— Стой на месте.

Рассматриваю эмоции, которые переливаются на его лице. Боль, тоска, ненависть. Они такие глубокие, въевшиеся в морщины и широкие поры. Каждое движение, каждый вдох причиняет ему боль. Он словно вынужден. Раздавлен и сломлен под гнетом обстоятельств. Но каких именно?

Хочу спросить, но Коул покидает камеру так быстро, будто это я наставила на него оружие, а не наоборот. Возвращаюсь к кровати и натягиваю одежду. Лицо горит от стыда. Я не интересую его, секс тоже. Но должно же быть хоть что-то, за что можно зацепиться. У всех есть слабые места. И если у некоторых это похоть, деньги и власть, то у других — жалость, человечность и любовь. Может, стоит зайти с другой стороны?

Еще одни сутки в ненавистной камере вгоняют в апатию. Раньше все здесь казалось привычным, не с чем было сравнить, но сейчас есть, и это невыносимо. Когда ты уже был там, снаружи, когда видел другую жизнь. Все еще сложную и местами ужасную, но с большим количеством выбора и свободы. Теперь эта комната похожа не на клетку, а на бетонный гроб.

Скучаю по рассветам и закатам, по звездному небу, по окнам, что были похожи на волшебные порталы, по шуму города, по людским голосам. Мой мир вновь сузился до крошечной коробки, которая нещадно давит со всех сторон. Сжимаюсь до размера песчинки, воскрешая мысли о скорой смерти, которые делят меня пополам. Страх и смирение. Протест и согласие.

Может, все не так уж и плохо? Может, стоит сдаться? Сколько еще я смогу вынести? Сколько мне еще страдать? В моей жизни было только плохое и всего лишь несколько всполохов чистого света, что так быстро угасли… Тяжелый вздох срывается с губ, глаза жгут слезы отчаяния. Поднимаюсь, сжимая руки в кулаки.

Я должна!

Должна попытаться!

Решительность поднимает голову, заставляя вспомнить о тех, кто меня ждет, и тех, кому я смогу помочь. Если все-таки справлюсь, если смогу… Какой же счастливой я тогда себя почувствую, какой живой и настоящей.

Шум в коридоре заставляет насторожиться, слышу щелчок замка и наблюдаю, как медленно открывается дверь. Коул входит в камеру, в его руках снова поднос, глаза предусмотрительно опущены.

— У вас есть семья, Коул?

Мужчина переставляет с подноса две пластиковые тарелки на пол. В одной из них безвкусная жижа с двумя масляными пятнами, а во второй сухая крупа, о которую можно сломать зубы. Я бы сейчас многое отдала за чашку кофе.

— Жена? — продолжаю задавать вопросы и наблюдать за реакцией. — Сын?

Коул выпрямляет спину и разворачивается, чтобы уйти, но я успеваю выстрелить в него последним вопросом:

— Дочь?

Его плечи содрогаются, правая нога так и зависает в воздухе. Возобновляю пулеметную очередь, в страхе упустить момент:

— Сколько ей? Три? Пять? Десять?

— Семь, — глухо отзывается мужчина.

— И что бы вы чувствовали, если бы ваша дочь оказалась здесь? Пожелали бы вы своему ребенку такой жизни?

Коул молчит, но мне это даже на руку. Он вышел на контакт.

— Вы же знаете, что здесь происходит, Коул. Видите своими глазами. Как нас мучают, как ломают, а потом продают в виде кукол. Думаете, там за пределами, наша жизнь меняется к лучшему? Мы попадаем в богатые дома и живем счастливо? Этим вы себя успокаиваете по ночам?

Делаю короткую паузу, Коул не двигается с места, значит, шансы на успех возрастают. Он меня слушает.

— Я встретила человека, который не просто покупал себе кукол для секса, он истязал их ради удовольствия. Он убил тридцать девочек. Тридцать! — мой голос ломается, а Коул нервно дергает шеей. — И я стала бы тридцать первой, но мне удалось спастись. Знаете как, Коул? Я убила его. И если бы я была вашей дочерью, что бы вы чувствовали? Гордость, радость, разочарование? Что? Мне двадцать лет. Я прожила в три раза дольше, чем ваша дочь, но жизнь ли это? Когда все время твердят, что я никто и ничто, что я не имею права на свободу, на жизнь. Как вы считаете, это справедливо?

— В нашей жизни, девочка, справедливость — большая редкость, — сдавленно выдыхает он.

Коул все еще стоит ко мне спиной. Не вижу его лица, но мне кажется, что он плачет.

— Почему вы здесь? Что вас привело?

Мужчина молчит, и я начинаю злиться.

— Поговорите со мной! Мне осталось жить пару дней. Сделайте хоть что-то! Вы отворачиваетесь от человека, попавшего в беду, но в следующий раз, вы можете оказаться на моем месте! Или ваша дочь!

— Моя жена умерла при родах, — хрипит Коул, его скорбь охлаждает воздух и несет с собой запах земли и крови. — У дочери врожденный порок сердца. Все сбережения я потратил на лечение и реабилитацию. Три года назад случился рецидив. Необходима пересадка. Поэтому я здесь. Сумма неподъемная, а времени все меньше…

— Вы пытаетесь спасти свою дочь, ценой жизней десятков других детей? — давлю все сильнее.

— У меня нет выхода. Она моя дочь.

— Есть! — повышаю голос и едва сдерживаю желание подойти к собеседнику и хорошенько встряхнуть его. — Коул, выслушайте меня. Я могу помочь, если вы поможете мне.

— Мы здесь оба пленники, девочка. И нам уже никто не поможет.

— Вы ошибаетесь, — умоляющим тоном продолжаю я, меняя тактику. — У меня есть поддержка. Влиятельные и богатые люди. Они найдут меня… Живой или мертвой. Скоро пансиону придет конец и все, кто работает здесь, попадут за решетку. И вы уже точно не сможете помочь дочери. Но если вы поможете мне, они отблагодарят. Вам больше не придется работать здесь, не придется марать руки. Вы получите все, что нужно.