Обещание нежности - Олег Рой Страница 54

Петр Николаевич говорил еще что-то, рассказывал какие-то подробности, но Воронцов уже почти не слышал его. Мысль его заметалась, уцепившись за две характерные детали: старший, Андрей, — «совершенно особенный, не похожий на других, умный, своеобразный, не от мира сего», и младший брат, Павел… Неужели тот самый Павлик, которого вспомнил его загадочный подопечный?! Неужели наконец-то «тепло»?

— Скажите, — внезапно прервал он уютное журчание седенького директора, — а у вас сохранились какие-нибудь сведения о братьях Сорокиных? Ведомости, по которым они сдавали экзамены, выпускные работы… фотографии, наконец?

Именно фотографии и интересовали его больше всего. И когда подполковник, затаив дыхание в предвкушении близкой и несомненной удачи, бросил взгляд на выпускные альбомы, предупредительно развернутые перед ним Петром Николаевичем, он едва удержался, чтобы не прищелкнуть пальцами с веселым возгласом «Эврика!». Среди множества юношеских лиц — доверчивых и безусых, наивных и снисходительных — на него глянуло одно, несомненно знакомое ему, такое своеобразное, что его не смогли полностью изменить ни беды, ни потери, ни физические страдания. Разумеется, он знал этого мальчика. Это был он, его таинственный бомж, покорный и странный сторож маленького московского особнячка, обладатель чудесного дара, провидец чужих тайн и чужих сердец… Это был он, Андрей Сорокин. И его историю — во всяком случае, ту ее часть, которая была известна старому директору школы, — подполковник Воронцов знал теперь так же хорошо, как и свою собственную биографию.

Сразу же после беседы с директором школы, повернув было в сторону особнячка, он вдруг по какому-то внутреннему наитию круто поменял маршрут и направился все же не к своему подопечному, а в родное отделение. Ему требовалось время, чтобы осмыслить все произошедшее, разложить «по полочкам» полученную информацию. Воронцов долго сидел в кабинете, привычно выстукивая пальцами на столешнице забавную дробь и время от времени принимаясь рисовать на листке бумаги всякие плюсики, стрелочки и знаки вопроса. Собираясь с мыслями перед встречей с Андреем, он пытался как можно более тщательно спланировать грядущий разговор и самое главное — понять для самого себя, какова может быть его собственная последующая роль во всех этих событиях.

Предстать перед бывшим бомжем благородным спасителем, великодушно назвать ему позабытый адрес его детства, его родного дома — и исчезнуть с его горизонта, ничего не требуя для себя в дальнейшем и не намечая на будущее никаких специальных контактов… Или все же оставить эти игры в великодушие, попытаться разумно использовать и самого ясновидящего, и его дар себе, любимому, во благо? Выложить мгновенно всю информацию — о брате Павлике, убившем в случайной трагической драке девушку и отбывающем сейчас заслуженное наказание, о спивающейся матери, о преждевременно постаревшем отце, — или же подождать, выдавая эти драгоценные для бывшего бомжа сведения дозированными порциями? Предоставить Сорокина его собственной судьбе, отпустить его на все четыре стороны — или придержать его на коротком поводке благодарной зависимости от своего благодетеля?… Он не знал еще, как поступить, но ясным для Воронцова было одно: от того, как он проведет этот разговор, многое зависит не только в будущем Андрея Сорокина, но и в его, воронцовском, будущем тоже.

Он допоздна засиделся в отделении, аккуратно расписывая всю собранную за месяцы поисков информацию на особой, удобной для него схеме. И именно поэтому (впервые за минувшие полгода) подполковник не появился в особнячке у своего молодого друга днем: он приехал туда поздним вечером. Приехал — и понял, что ему снова неслыханно, несказанно повезло; дверь в служебную комнатку оказалась прикрытой неплотно, и он услышал и увидел много важного и много весьма интересного для себя.

Позже подполковник Воронцов не раз еще возблагодарит судьбу за то, что именно в этот вечер он случайно, незваным и неожиданным гостем появился в особнячке. Ведь только благодаря этому он оказался причастен к волнующей, дорогостоящей тайне, которая в любом ином случае оказалась бы сокрыта от него за семью печатями. Однако в эти минуты он не задумывался над своим фантастическим везением — он просто улыбался, наслаждаясь замешательством бывшего бомжа, спасенного им от неминуемой гибели на улицах города, и растерянностью его юной, русоволосой незнакомой подполковнику подруги.

— Так ты познакомишь меня со своей гостьей, Андрей? — проговорил он, галантно кланяясь девушке и буквально лучась доброжелательством.

— Для начала, наверное, вам придется познакомить меня с самим собой, — хмуро ответил бывший бомж, на редкость быстро справившийся с первой минутой удивления. — Если вы называете меня по имени, то, значит, оно вам уже известно… Вы ничего не хотите рассказать мне, Леонид Петрович?

— Хочу. Я поздравляю тебя, Андрюша, твое инкогнито раскрыто. Но, может быть, для начала ты предложишь мне сесть, нальешь чаю?…

Незнакомый человек в милицейской форме так откровенно рисовался перед ними, так явно пользовался преимуществами своего внезапного появления и их растерянности, что Варю даже слегка передернуло. Но если их новый гость и заметил этот ее невольный жест, то не подал никакого виду. Напротив, он небрежно и радостно, почти по-хозяйски, уселся за стол, придвинул к себе чашку чаю, налитую Андреем, и, не торопясь, принялся отхлебывать.

Подполковник Воронцов не был злым человеком. Не испытывал он обычно и радости при виде унижения или конфуза своего ближнего. Но в этот раз он чувствовал такую эйфорию по поводу удачно (и притом случайно!) завершенного расследования, так изумлен был тем, что у скромного сторожа, оказывается, есть тайная, тщательно скрываемая от единственного друга жизнь, и так, наконец, приятно был поражен вдруг открывшимися перед ним, Воронцовым, перспективами, что ему хотелось немножко помучить теперь своего подопечного. Помучить — и отплатить ему за все его тайны, всю его необычность, одаренность судьбою, за его скрытность и его сегодняшнее везение. И еще за то, что этого юношу, Андрея Сорокина, бывшего бомжа и нынешнего нищего сторожа, любит так явно и не скрываясь такая красавица — кареглазая, русоволосая, стройная, да еще, выходит, и очень богатая…

— Так что, — допивая чай в полном, окружающем его непробиваемой стеной молчании и отодвигая чашку далеко в сторону, спокойно проговорил подполковник, — хотите послушать московскую сагу? Жила-была в столице девочка, которую звали Наташа Нестерова, и больше всего на свете она любила химию. А потом она встретила мужчину, которого полюбила больше, гораздо больше, чем главное дело своей жизни. Она стала его невестой, вышла за него замуж. I/! родился у них мальчик, которого назвали Андреем…

Конечно, это был хотя и очень подробный, но весьма приблизительный и зачастую далекий от истины рассказ. Леонид Петрович Воронцов не мог раскрыть бывшему бомжу ни тайны его рождения, ни тайны его дара, ни тайны участия в его судьбе Василия Котова — он ведь рассказывал ему главным образом то, что узнал из беседы с директором школы. Но, напряженно слушая неторопливый говорок подполковника и впервые знакомясь с собственной биографией «со стороны», мучительно нащупывая в памяти давно забытые, а теперь встающие перед ним подробности его же личной судьбы, Андрей Сорокин и не нуждался ни в чьих детальных толкованиях давно минувших событий. Его дар, его мощная способность незаметно для себя самого проникать в прошлое, «считывать» из космоса содержание чужих мыслей, помогали ему теперь совершать откровение за откровением. И, погружаясь в глубины воронцовского рассказа и собственного сознания, он многое вспомнил сам, о многом догадался, а многое просто интуитивно прозрел сквозь пелену расстояний и лет, сквозь паутину чужой лжи, сквозь злую волю и слабость других людей.