Прощаю - отпускаю - Анастасия Туманова Страница 54

– Вот уж врёте! Отродясь маменька такого не говорила! – оскорбилась Флёна.

– Ещё как говорила, да только по молодости, а после – позабыла! – парировал Андрей. – Давайте пить чай – и побежим! Девицы, несите кружки!

– И зачем вы, Андрей Петрович, в ниверситет пошли? – ехидно осведомилась Флёна. – Вам в военном самое место было! Уж куда какой енарал, только успевай во фрунт вставать!

Чай был разлит по разномастным кружкам, и Варя наливала последнюю – для себя, когда послышался стук в дверь. Вся компания обменялась недоумёнными взглядами. Флёна, поднявшись, пошла открывать. Из сеней послышался знакомый голос Нерестова. Затем его перебил чужой, густой и неторопливый бас. Варя взволнованно привстала из-за стола – и тут же в комнату ворвалась Флёна:

– Варька! К тебе это! Из-за выставки той твоей! Вместе с нашим Акимом Перфильичем! Художницу, госпожу Зосимову спрашивают! Уж куда какой важный господин! И с ним ещё такая дама, что… Ой, таким у маменьки в мастерской разве что простыни подрубать, а одеваются только на Кузнецком! Господи, я чуть на пол с перепугу не села! Андрей Петрович, что делать-то?!

Варя, всплеснув руками, тоже обернулась к Андрею. Тот слегка побледнел, пожал плечами и улыбнулся:

– Что ж, Варвара Трофимовна, – это, я думаю, судьба! Встречайте!

* * *

– Подавай… Подавай шибче! Ослабнет, подавай!

– Да даю… Идол… Крикни им там, чтоб ещё подвезли! На три швыра осталось, а они не мычат, не телятся!

– Живо углю в четвёртую! – рявкнул Ефим Силин, высунувшись из двери в подвальный коридор, по которому бешено грохотал пустой тачкой цыган Яшка. – Примёрз, что ли, там, головёшка?! – и, не дожидаясь ответа, метнулся назад, к огромной печи, где ревело, билось в кирпичной клетке белое пламя.

Таких печей в топливном полуподвале завода было двенадцать. Их жаром нагревались огромные перегонные котлы в верхнем этаже, и кочегары, сменявшиеся каждые пять часов, бесперебойно должны были подавать уголь в печные жерла. Ефим и Антип Силины работали вместе. Оба были без рубах. Немыслимо было стоять одетыми в этой адской жаре и духоте: воздух поступал лишь в крохотные оконца под самым потолком. Отблески рыжего огня блестели на потных плечах и спинах. Всклокоченные головы и закопчённые физиономии со сверкающими белками глаз делали парней похожими на обитателей преисподней.

– Дай покидаю, передыхни. – Ефим взял лопату и принялся забрасывать в топку уголь. Краем глаза он видел, как цыган подкатывает гружённую доверху тачку и, оскалившись от натуги, переворачивает её у самой печи.

– Фу-у-у!.. Зараза… – Яшка постоял некоторое время, уперевшись руками в колени и переводя дух. Затем выпрямился и, помолчав, вполголоса запел: – Ай, мои кони да пасутся в чистом по-оле…

Голос у цыгана был сорванный, но верный, и Антип Силин, тянувший у порога тёплую воду из ковша, невольно улыбнулся. И сразу же нахмурился, когда Ефим, повернувшись от печи, погрозил цыгану лопатой:

– Изыди! Заняться нечем, что ль? Вон, из третьей тебя не докричатся!

– Ты чего, Ефимка? – без всякого испуга удивлённо спросил цыган. – Башку, что ль, обнесло?

– Да сгинь ты!!! – заорал Ефим, уже всерьёз замахиваясь, и Яшку сдуло.

Загрохотала, удаляясь, тачка. Вскоре песня слышалась уже из другого конца огромного подвала, где кто-то решительно и фальшиво взялся подпевать.

Антип с сожалением посмотрел вслед Яшке. Допил воду, аккуратно повесил ковш на место, на край разбухшей бадьи, взял свою лопату и подошёл к печи. Долго смотрел на мечущееся пламя, отчего-то недовольно покачивая головой и хмурясь. Затем укоризненно спросил:

– Пошто цыгана-то прогнал? С ним веселей. Поёт вон цельный день…

– Надоел… – процедил сквозь зубы Ефим. – Мельтешит тут, хуже мухи летом…

– Так, может, и мне уйти? – спокойно поинтересовался Антип. – Кидай один, покуда пузо не треснет…

Ефим мрачно блеснул из полутьмы глазами, не ответил. Чуть погодя буркнул:

– А тебе ж приспичило с немчурой собачиться? Вертелись бы сейчас наверху, у котлов, горя бы не знали… Нет, взбрело в голову спорить! Нашёл с кем! И где! Это тебе не у тятьки в овине…

– С тятькой бы я отродясь спорить не стал, – заметил Антип. – А Рыба в Шубе в своём деле ни рожна не смыслит!

– Ну да. Тебя спросить позабыли! Он-то – мастер заводской, а ты кто? Хоть бы мозги встряхнул, которы господь отпустил!

Антип промолчал, но на его лбу появилась упрямая складка. Оперевшись на лопату, он в который раз оглядел печь и снова сокрушённо вздохнул:

– Погорим, как бог свят…

Ефим только пожал плечами и снова остервенело принялся кидать уголь в топку.

Братья Силины со своей партией прибыли на винокуренный завод в самом начале зимы. Оба были совершенно счастливы своим положением, потому что за два года пути по этапу почти свыклись с мыслью о том, что их отправят в серебряные рудники. Но почти всю их партию разобрали по заводам: винным, соляным и поташным. На последнем этапе в Иркутске Ефим и Устинья обвенчались в острожной церкви, и на завод их отправили вместе. Из всей партии с ними отправились цыгане Яшка и Катька, а также атаман Берёза. С последним всё вышло именно так, как предсказывал конвойный унтер. Прибыв на винокуренный, Берёза преспокойно назвался «родства не помнящим», и, поскольку таковых у Брагина числилось чуть не ползавода, никто шума из этого делать не стал. Назывался атаман по-прежнему Иваном Трофимовым, как покойный Кремень. Лишь немногие знали подлинное прозванье этого огромного невозмутимого человека с бугристым, как картофелина, лицом и холодным взглядом. Знали – и молчали.

Устю с другими бабами нарядили таскать в упряжке воду от реки. Парней сначала отправили в верхний этаж завода на обслуживание огромных котлов с брагой. Работа была до того лёгкая, что парни по первости усомнились: нет ли тут чего недоброго и не заболевают ли люди, к примеру, неизлечимой хворью после такого занятия? Но старые каторжане обнадёжили: никакого подвоха, просто подфартило.

К страшному изумлению Силиных, работники на заводе ходили без ручных кандалов, что значительно облегчало жизнь.

– Думаешь, паря, везде так? Как же! – поведал опытный бродяга Петька Кочерга. – На других-то заводах, как миленькие, прямо в железах работают. Начальству дела никакого. Лишь бы по бумагам всё путём было. Что народу мученье и работа худо выполняется, никому не надобно. А у Брагина по-другому. Про него вся Сибирь знает. Бывалые люди на этапе свечки Богу ставят, чтоб к нему попасть! Никого не боится, делает как ему надо – и побегов почитай что вовсе нет!

– Отчего ж не бегут-то? – не мог взять в толк Ефим.

– А чего бежать? – усмехался Кочерга. – Железками не мучают, харч хороший, в остроге топлено. Кто семейный – тем вместе селиться дозволяют. И кнутом понапрасну народ не дерут, не то что у других-то… Коль уж вовсе провинишься, так Брагин сам тебе кулаком рыло начистит, тем и кончится. До полицмейстера доводить не любит – только, говорит, времени трата. Вот народ и не бежит, совесть имеет. По весне, конечно, много кто стронется…