Парижские ночи Офелии [= Офелия учится плавать ] - Сюзан Кубелка Страница 54

Как я сказала, нужно уметь ждать, и тут очень помогает, если ты сумела расположить к себе бармена. Лучше всего сразу расплатиться, дать щедрые чаевые и завести разговор, поинтересовавшись, как идут дела. У тебя уже появляется собеседник, ты здесь как бы своя, и ожидание становится не таким тягостным.

Если этого не сделать, тебя замучат мысли. «Почему никто не подходит? – нервно спрашиваешь себя. – Может, я слишком высокая? Слишком маленькая? Тощая? Уродливая? Во мне недостаточно шарма? Чересчур высокомерный вид?» И так далее до бесконечности. При этом мучаешь себя напрасно, потому что, как ни странно это звучит, у менее красивых больше шансов.

– Вот сидят у меня две женщины, – объяснял мне как-то в Канаде один официант, – одна – писаная красавица, другая – славненькая, и как вы думаете, какая найдет раньше мужчину? Всегда менее эффектная! Уж это как пить дать.

Да, мои милые, мужчины шарахаются от избытка блеска. Если женщина чересчур сверкает, они сразу думают: для этой я недостаточно хорош. Мне понадобилось много времени, чтобы понять это. Женщина убеждена, что невозможно быть чересчур красивой! Что ты слишком красива, чтобы с тобой заговорили, – такое не придет в голову ни одной женщине! Но Овидий еще две тысячи лет назад призывал римлянок к осторожности. «Не выставляйте напоказ драгоценности и дорогие платья, – писал он в своей знаменитой «Науке любви», – это лишь отпугнет мужчин, которых вы желаете привлечь». (Вот у кого был кругозор!)

С этой точки зрения я одета совершенно неправильно, то есть слишком вычурно для заурядного мужчины. Однако именно то, что надо для художника. Музыкант, который в лучах славы сходит со сцены, почти задушенный поклонниками, у ног которого весь Париж, – для него действуют иные правила.

Он в приподнятом настроении. Посредственность сейчас не удовлетворит его. Закидываю ногу на ногу и оглядываюсь. Насколько могу судить, равной мне в зале нет! Зеркало у бара подтверждает это. В своем бело-золотистом платье я похожа на инопланетянку. В золотых нитях преломляется свет, обруч искрится и переливается. Усталости не видно. Я сижу и выжидаю. Времени двадцать минут третьего, и суета вокруг музыкантов постепенно перемещается со сцены сюда. Герои испытывают жажду. Неудивительно – в поте лица своего часами играли на сцене.

Вот и контрабасист в окружении почитателей. Теперь я уже знаю его имя, жирными черными буквами оно написано на афише у входа. Его зовут Проспер Дэвис, и вблизи он еще красивее, чем на сцене. Невероятно высок. Массивный! Исполин! Вот засмеялся. Никогда я еще не видела таких ослепительно белых зубов!

В эту секунду он обнаруживает меня. Осекается, как громом пораженный, и неотрывно смотрит на меня. Тут же им завладевают две блондинки и увлекают на другую сторону бара. Вот уже пропал из поля зрения. Но я не теряю мужества. Искра проскочила, и я с абсолютной уверенностью знаю, что он вернется ко мне. Если он в Париже без жены или подруги, он попытается познакомиться со мной.

Так оно и есть. После полутора томительных часов, и ни секундой раньше, он появляется. Любая другая на моем месте сдалась бы и уехала домой. Но я знаю эту среду. Не зря два месяца подряд проводила каждую ночь в джаз-клубах. Знаю, что даже самые упорные почитатели разбегаются, и музыканты всегда остаются (разочарованные) одни. Обе блондинки исчезли ближе к трем (очевидно, им рано вставать). Ту, что украла платочек, тоже не видно. Я пришла к выводу: тот, кто после концерта ведет себя особенно назойливо, не имеет никакого отношения к музыкантам. Вот тихая, слегка меланхоличная женщина, незаметно сидящая одна в уголке, та опасна! На сто процентов она замужем за одним из музыкантов. Но я не вижу ни одной в зале, которая подходила бы под это описание.

Проспер Дэвис подходит ко мне в четыре часа утра. Клуб почти пуст, остался только самый узкий круг: музыканты, менеджер, несколько действительно близких друзей и парочка полуночников, давно беззастенчиво рассматривающих меня. Сцена погружена в темноту, атмосфера раскованная. Проспер заказывает себе стакан со льдом и бутылку минеральной. Потом поворачивается ко мне и улыбается. Он молчит. Вероятно, застенчив. Теперь должна действовать я. Теперь или никогда. Вперед, Офелия!

– Вы играли великолепно, – говорю я по-английски, пытаясь преодолеть дрожь в голосе (мужчина настолько красив, что слова застревают у меня в горле), – поздравляю!

– Спасибо. – В голосе не слышно удивления. Он явно ждал, что заговорю первая. – Рад, что тебе понравилось. Я тебя видел со сцены. Ты американка?

– Нет, канадка. Но живу в Париже.

Больше мне и говорить ничего не надо. Дело пошло. Проспер Дэвис откашливается.

– Ты кого-нибудь ждешь?

– Нет.

– Можно к тебе сесть? После концерта мне непременно надо с кем-нибудь поговорить. – Он опускается на табурет рядом со мной и вытягивает свои длинные ноги. – Постепенно подходит критический момент. Мы уже шесть недель в турне. И я начинаю скучать по Нью-Йорку! – Он протягивает мне пачку сигарет. – Ты куришь?

– Нет, спасибо!

Он улыбается и закуривает.

– И не привыкай. Очень вредно.

– Не волнуйся, мне не нравится.

Наблюдаю исподтишка, как он с наслаждением пускает к потолку голубой дым. Кожа у него бархатистая, с золотым отливом, глаза цвета фундука, ресницы длинные и блестящие. Губы полные, широкие, красиво очерченные. Великолепная смесь. Волосы, глаза и рот – африканские. Прямой нос и высокий лоб – однозначно европейские. Но особенное впечатление производит на меня его голос – глухой, низкий, медлительный, немного хрипловатый. Самый эротический голос, который я когда-либо слышала. Голос мужчины, который все делает обстоятельно и неторопливо. Который не начинает того, чего не может довести до конца. Как он играет на контрабасе, я слышала. Если он так же хорошо любит… О боже, лучше не думать об этом, а то не смогу сдержаться.

– Ты как-то неудобно сидишь, – вдруг объявляет Проспер. – Эти высокие табуреты опасны. Пошли лучше за столик.

Я смущенно иду за ним, моя собственная воля словно парализована. Потом слушаю, как он рассказывает о турне. Рим, Мадрид, Лондон, Стокгольм, Осло, Вена, Берлин и вот Париж. Восемь стран за шесть недель. Почти каждый вечер – концерт. Но Франция – последний этап, потом наконец домой.

Время идет и идет, но я этого почти не замечаю. Усталость как рукой сняло. Смуглый красавец интересно рассказывает, не впадая в пошлость, на хорошем литературном английском, он явно получил хорошее воспитание. Я тайком рассматриваю его руки. Тонкие, чувствительные, с длинными пальцами. Нет ли изуродованных ногтей? (Тогда я бы сразу удрала.) Но все в порядке, ногти у него светлые, красивой формы, ухоженные. Ладони розовые, намного светлее его кожи. И язык светлее губ.

Он вдруг становится абсолютно своим, хотя я его почти не знаю. Слушая его эротический голос, я вся начинаю вибрировать. От него исходит такая сила, что я теряю голову. Тем не менее часов в пять я встаю и прощаюсь.