Паранойя. Почему я - Полина Раевская Страница 54

То, каким тоном и с каким выражением лица это сказано вызывает у меня лютое бешенство. Все внутри вскипает, и я едва сдерживаю себя, чтоб не прибить эту дуру.

Всякое ожидал, но не такой тупой ненависти и злобы, которой от нее фонило, как от Чернобыля радиацией. А ведь еще трахаться со мной собиралась ночью. Лицемерная тварь.

– Ты вообще соображаешь, что мелешь? Я тебе говорю про безопасность наших детей, а ты про что? – цежу сквозь зубы, хоть и понимаю, что сейчас бесполезно вести диалог. Ларка на эмоциях не в состоянии адекватно оценивать мои слова.

– О, не волнуйся, я соображаю, – парирует она задрожавшим от гнева голосом. – И прекрасно понимаю, что, если бы не твоя шлюшка, никакой бы развод тебе не понадобился. Точно так же отправил бы нас на пару месяцев в тур по Европе и все. Поэтому не надо мне про безопасность детей втирать! Я все вижу, Долгов! Вижу, что с тобой творится и куда тебя несет. Ты совсем от своей шалашовки мозг потерял. Спускаешь на нее миллионы, домой дорогу вообще забыл. Плевать тебе, что дети ждут и скучают. Лишь бы вам с ней было хорошо, а она и рада веревки вить. Наверняка поставила тебе ультиматум: либо развод, либо пошел на х*й, вот ты и мечешься вторую неделю, как придурок.

– За языком своим следи, пока я тебя в чувство не привел!

– А что такое? Не нравится, когда правду говорят?

– Какую правду, дура? – повышаю голос, захлебнувшись злостью. – Если бы я не хотел с тобой разводиться, то хоть ультиматумы, хоть убей!  Но ты у меня уже вот здесь, понимаешь, вот здесь?! – провожу ребром ладони по шее, отчего Ларка бледнеет и поджимает губы в попытке сдержать подступившие слезы, которые меня ничуть не трогают. В конце концов, не я начал этот скандал. – Чего ты добиваешься? Ты кого тут из себя корчишь передо мной? Да я с тобой разведусь, и хер ты у меня вообще, что получишь! Потом сколько хочешь тряси своей правдой, мне вообще по х*ю!

– Ну, давай, – орет она в ответ. – Давай! Как только разведешься, я в тот же день не то, что продам, подарю твои гребанные акции Назарчукам, и ты слетишь с директорского кресла. Вот тогда я посмотрю, как тебе будет «по х*ю», и на любовь твою посмотрю, а то ишь разведется он!

– Ты совсем что ли рехнулась?! Это будущее наших детей. Приди уже, наконец, в себя. Хватит истерить!

– О, я в себе, Долгов! Очень даже в себе! Поэтому, если ты думаешь, что, прикрываясь будущим моих детей, прогнешь меня на свои условия, то хер ты угадал! Мне плевать, что это аж целый «почти миллиард долларов». Еще раз повторяю: мои дети не будут довольствоваться огрызками с твоего барского плеча, в то время, как какая-то пробл*дь получит все то, на что я угробила все свои нервы и молодость. Выбирай: либо твоя шалашовка, либо завод!

У меня вырывается смешок, а потом я и вовсе начинаю хохотать, ибо это какой-то сюр.

– Ты что, в самом деле думаешь, что я чего-то недодам своим детям? – уточняю, не веря, что она на полном серьезе выдала эту ересь.

– Знаешь, я много чего не думала, Долгов, – усмехается Ларка, не скрывая горечи, – но ты каждый раз расширял границы своих «возможностей», поэтому извини, но я не собираюсь больше полагаться ни на тебя, ни на твои отцовские чувства. В Новогоднюю ночь ты с успехом доказал, что такой же, как и все мужики: как только появилась баба, в которую ты действительно влюбился, дети тебе стали по боку.

Я не знаю, что на это ответить. Смысла что-то объяснять и оправдываться не вижу никакого. Разговор глухого со слепым, поэтому устало заключаю:

– Ты бредишь и накручиваешь, Лар. Я понимаю, что это нелегко принять, но я развожусь не с детьми, а с тобой. Так что сама прекращай прикрывать ими свою злость и рвать на себе тельняшку. Ты же понимаешь, что тебе со мной не тягаться. Я все равно получу развод на своих условиях, и даже, если ты продашь акции Назарчукам, вряд ли они сильно пошатнут мое положение. Да, придется нелегко, но я все равно выкарабкаюсь.

– Выкарабкивайся, конечно, Серёж, – улыбнувшись, ехидно парирует она. –  И береги свою зазнобу, потому что, когда я узнаю, кто она, поверь, сделаю тебе очень больно, если, конечно, это не очередной мимолетный порыв твоей жаждущей перемен души.

– Вот только попробуй и останешься сиротой, без брата и, конечно же, без моих детей, – предупреждаю таким же елейным тоном, хотя внутри все клокочет от ярости.

– Даже так? – скалиться Ларка еще шире, на что я отвечаю не менее лучезарным оскалом. – Ну, пожалуй, я рискну. А ты подумай, кем ты будешь в глазах своих детей, если оставишь их без дедушки и бабушки, и чью сторону они в итоге выберут. В конце концов, они уже взрослые, все понимают и могут принимать решения сами. А пока советую появляться дома на ужине и делать вид, что все хорошо, иначе выкарабкиваться тебе придется уже сей…

– На х*й пошла со своими советами! – обрываю ее, чувствуя, что еще чуть-чуть и контролировать себя не смогу. Видимо, поняв, что я на грани, Ларка, больше ничего не говоря, покидает столовую. Втягиваю с шумом воздух и тоже иду на выход.

Наплевав на алкоголь в крови, сажусь за руль и лечу на бешеной скорости в боксерский клуб, где до состояния полнейшего бессилия молочу грушу. Благо, в зале я один и никто не видит моего припадка.

Однако, когда я без сил падаю на лавку у стены, легче мне не становится. Все равно рвет на ошметки, кипит внутри и давит с такой силой, что я задыхаюсь от бешенства и напряжения. Чувство, будто со всех сторон на меня надвигаются стены, и нигде, сука, ни одного гребанного просвета.

Не знаю, куда бы меня понесло на волне подкрадывающегося депресняка, но от упаднических мыслей отвлекает приглушенный бас:

– Серёга, ты что ли?

Поднимаю голову с лавки и вижу двухметрового, косматого амбала с бородищей, как у попа. Прищурившись, вглядываюсь в этого медведя. Рожа вроде знакомая, но не сразу вспоминаю откуда.

– Гридасик, ты? – наконец, узнаю своего товарища по фазанке и боксу. Добрый был пацан, скромный, за что и поплатился, связавшись с курвой, из-за которой посадили на херову тучу лет.

– Я, – кивает он, расплываясь в смущенной улыбке и, не решаясь подойти, неловко топчется на месте, сжимая в своих ручищах-кувалдах шапку.

Эта неуверенность цепляет что-то там у меня внутри.

Оказывается, я еще не очерствел к чужой судьбе, и мне жаль, что отличного парня, у которого был и талант, и перспективы, и хорошее воспитание, сломали обстоятельства.

– Как жизнь, Гридас? Давно вышел? – улыбаюсь в ответ и, поднявшись с лавки, крепко жму протянутую руку.

Этого хватает, чтобы Гридасик приободрился и почувствовал себя уверенней.

– Да давно уже. Год назад.

– А че даже не заглянул?

– Да, как-то, – замялся Гридасик, отводя взгляд, – неудобно было. Мать сказала, ты после того, как я просрал УДО, махнул на меня. Спасибо, кстати, что матери помог в первые годы, да за передачи!

– Дурень – ты, Гридасик, – качаю головой, поражаясь этой то ли скромности, то ли глупости. – Ну, хоть устроился?