Египтянин. Путь воина - Жюльетт Сапфо Страница 54

На высоком, богато инкрустированном золотом и слоновой костью троне сидел Ашшурбанипал, подле него находились советники и несколько придворных сановников – все они ждали очереди молвить слово царю, в то время как тот говорил и говорил, изрекая свои приговоры и указы. Наконец, подняв взор, он заметил у двери замершего в поклоне Ренси и поманил его рукой. Перед троном Ренси опустился на колени, как того требовал придворный этикет, и пожелал царю здоровья и долгих лет жизни традиционной формулой приветствия.

– Я хочу, чтобы ты сделал барельеф, который рассказал бы о важнейших событиях моей жизни и главное – о моих великих победах. Этот барельеф украсит стену в парадном зале моего нового дворца и для грядущих поколений станет хроникой моего славного правления. Ты должен изобразить меня во время богослужений в окружении жрецов, в часы досуга – с моей семьёй, в военном походе – на колеснице, находящейся впереди армии.

– Не выразишь ли ты, владыка, каких-либо желаний, которые я должен положить в основу моей работы?

– Моё желание – такое же, как у моих предшественников на троне: показать неизменность власти и постоянство ассирийского правления…

На следующий день Ренси проснулся на рассвете, горя желанием сесть за рабочий стол. С того мгновения, как уголёк в его руке коснулся поверхности папируса, он почувствовал себя на вершине счастья. Наконец-то! А потом он возьмёт в руки молоток и резец и вломится в глыбу – и заговорит с камнем, придавая ему живую трепетную плоть. Как же долго он ждал этого свидания!..

Но каким же измыслить барельеф царской жизни? Если картины мирной жизни царя и его окружения были понятны Ренси, то военные сцены влекли за собой совсем другие заботы. Изучив традиции ассирийских художников и скульпторов, Ренси уловил в них то, что не было столь явно выражено в египетском искусстве. Показывая сражение или охоту, барельефы передавали восхищение насилием, как в убийстве львов, так и в жестоком умерщвлении людей. И, конечно же, ни один ассириец никогда не изображался раненым или в невыгодном положении: непобедимость ассирийцев – вот что утверждало их искусство…

Глядя через окно в дворцовый сад, Ренси спрашивал себя: «А что хотел бы изваять я сам? Сколько бы высек на фризе больших фигур, сколько фигур поменьше? Какими должны быть изображения солдат, лошадей, колесниц?» Размер фигуры самого царя не слишком-то занимал его: в любой культуре правитель страны – верховный командующий армией – был ключевой и, значит, преобладающей над всеми фигурой.

Труднее всего ему давался только образ царя. Он напрягал свою память, чтобы мысленно увидеть, как Ашшурбанипал сидит на троне в своих роскошных одеяниях, как шествует в процессии, разговаривает с приближёнными, выезжает на колеснице. Он рисовал ассирийского правителя, придавая ему разные положения, пока, наконец, его рука уже сама выводила каждую черту лица, каждый мускул и линию тела укрытого полотном одежды мужчины.

Ренси трудился как в лихорадке несколько недель, создавая один набросок за другим, и Изигатар уже ни разу не удалось уговорить его прийти к ней поужинать; даже Илушуме было не по силам выманить друга из мастерской.

Сколь ни презирал Ренси ассирийцев, видя в них прежде всего врагов своей страны, всё же не мог не стараться, напрягая все свои силы, создать такое изображение царя, на какое он только был способен. А если оно и не принесёт ему того упоения, которое он испытывал, работая по камню, то, что ж, с этим придётся примириться. Он был жертвой своей добросовестности, принуждавшей его делать всякую работу как можно лучше, даже в тех случаях, когда он предпочёл бы бездействовать.

В один из вечеров, уже запоздно, Изигатар пришла к нему сама. Внимательно оглядев наброски Ренси, она воскликнула:

– У тебя несомненный талант! Никогда прежде не видела ничего подобного! И ты так упорно работаешь… Неужели все эти бесконечные пояса гирлянд ты будешь высекать сам?

Оторвавшись от ушата с мыльной пеной, Ренси поднял своё потное лицо:

– Не думаю. У меня будет и без того слишком много работы.

– А этих воинов, пленных и побеждённых чужеземных царей ты намерен делать сам?

– Придётся вылепить для них хотя бы глиняные модели…

– И сколько же таких моделей ты намерен вылепить?

– Около полусотни.

После ответа Ренси лицо Изигатар заволокло облако печали.

– Значит, тебе придётся отныне посвятить этой работе всю свою жизнь?

– Нет, что ты! – возразил Ренси и добавил уверенно: – Я хорошо знаю своё ремесло. Я могу работать быстро. Как молния.

Изигатар бросила на него испытующий взгляд, помолчала. Уходя, сказала просто:

– Приятно было повидать тебя, Ренси. Прошу, заглядывай ко мне при первой же возможности.

Если Изигатар и была недовольна поворотом судьбы, который вознёс Ренси на положение личного ваятеля царя, то в её поведении и манерах это ничуть не проскальзывало. Однако Ренси догадывался о её истинных чувствах: она тосковала по встречам с ним.

Наконец настал день, когда Ренси был готов показать свои рисунки царю.

Царь встретил Ренси довольно милостиво. Слуга поставил перед Ашшурбанипалом столик, на котором Ренси разложил свои наброски, и царь склонился над ними с жадным интересом.

– Это вышло ещё величественнее, чем я представлял. – Ашшурбанипал как будто был доволен. – Однако мне не совсем понятно, что ты хотел изобразить в моей левой руке, которая, в отличие от правой, не приподнята в повелевающем жесте?

– Я ещё не придумал, – замялся Ренси. – Может быть, скрижали с богословскими трактатами? Всем известно, как ты, владыка, почитаешь великих богов Ашшура. А ещё то, что на ассирийском престоле до тебя не было ни одного столь же просвещённого правителя…

– Скрижали? – воскликнул царь презрительно. – Меч! Вот что она должна держать. Да, я образован и набожен. Но я вовсе не книжник. Прежде всего я – воин!

После этого Ашшурбанипал снова склонился над набросками и стал сосредоточенно рассматривать своё изображение.

– Ты весьма верно почувствовал ассирийский дух. Но вот мой портрет… Ты слишком усердно поработал над сходством.

Недовольство царя было вызвано тем, что Ренси, оставаясь верным себе, точно передал обманчивость его наружности. Тот, кто видел Ашшурбанипала впервые, мог предположить в нём бесхитростного прямодушного человека. В действительности же это был правитель, умевший ловко прятать за приветливой улыбкой злобные и коварные замыслы. А в небольшом росте и не слишком мужественном телосложении с трудом угадывался могучий непобедимый воитель.

Наступила минута тишины. Ренси сказал почтительно:

– Я заметил, что портреты ассирийских царей, хоть и имевших разные имена, удивительно схожи. Тогда я решился придать твоему, владыка, облику лишь тебе одному свойственные черты.

Ашшурбанипал поднял брови и так посмотрел на ваятеля, что у того пересохло в горле.