Дочь Великой Степи - Витольд Недозор Страница 54

Фракиец одним прыжком оказался на земле и бросился бежать к видневшемуся неподалеку лесу. Думал затеряться в густой чаще и уйти от преследователей, но сегодня был не его день. А может, как и Гипсикратия, он чем-то разгневал богов?

Один из охранников увидел выпрыгнувшего раба и метнул в него щит, точно дискобол свой снаряд. Тот подсек беглеца, больно ударив по щиколоткам. Фракиец кубарем покатился по траве.

– Вяжите его! – скомандовал хозяин. – Этого скота, похоже, так и не обломали в эргастуле! ^[46] Верно говорят: упрямый мул всегда норовит не укусить, так лягнуть!

– Я бы отсек ему ноги и то, что между ними, чтоб знал, как бегать, – усмехнулся старший надсмотрщик, бывший легионер, за что-то изгнанный со службы. В следующий миг его тяжелый башмак врезался под ребра фракийцу.

– Эй, Номий! – Крисп рукоятью плети тронул надсмотрщика за плечо. – Я сказал – связать, а не калечить! Этот раб куплен не для того… А впрочем, даже вязать не будем, я передумал. Лучше сделаем, как в прошлый раз…

Номий усмехнулся и вразвалочку пошел к оружейной повозке. Когда стражник вернулся, в руках у него был меч. Второй меч: свой оставался в ножнах на поясе.

Фракиец, не поднимаясь, бесстрашно смотрел на хозяина и стражников.

– Бери меч, варвар, – на греческом обратился к нему Крисп. – Ты ведь понимаешь, что я говорю? Я вижу, что понимаешь и только прикидываешься тупым дикарем. Но меня не проведешь! Так вот, варвар, ты же хочешь свободы, не правда ли? Так возьми ее! У тебя будет возможность выпустить моему человеку кишки и уйти.

– Я мочь сражаться? – не поверил одрисс, все еще сидящий на земле.

– Ведь ты, кажется, воин?

– Я воином быть, – с гордостью кивнул варвар.

– Вот и покажи себя как воин. Если одолеешь этого человека, то я дам тебе свободу.

– Не обмануть меня, ромеец? – недоверчиво протянул варвар.

– Я старый игрок, просадил на ставках вдвое больше, чем у меня есть сейчас. А какой вкус в игре, если мухлюешь? Твоя свобода против твоей покорности! Ну, принимаешь такую ставку?

– Я есть буду биться! – после краткого раздумья изрек невольник.

Фракиец принял оружие и поднялся на ноги. Его противник спокойно вынул из ножен свой клинок, несколько раз крутанул им. Лезвие со свистом рассекло воздух.

Одрисс бросился на врага, но тот легко уклонился от удара и, словно танцуя, ушел в сторону. В толпе раздались смешки, Крисп одобрительно крякнул.

Варвар провел еще одну атаку, но клинок Номия легко парировал его удары. Оба были без щитов, потому сражались не так, как подобает на войне, но преимущество в любом случае оставалось явным.

Фракиец, взбешенный, зарычал, заругался по-своему. Еще бы, всем вокруг было видно, что его противник ниже ростом и куда старше, а вдобавок сам не атакует, а играет, показывая свое умение.

Вновь и вновь одрисс бросался вперед, но будто наталкивался на железную стену, пробить которую было невозможно. И скифянка, наблюдавшая за боем, в глубине души порадовалась, что с подобными мастерами судьба ее не сводила.

– Хватит шутить с варваром, Номий, – произнес Крисп по-гречески. – Заканчивай поединок. Но не убивай моего раба. Он нужен мне живым и невредимым. Ну, почти невредимым.

После этого схватка не продлилась и мгновения. Взмах – и римлянин выбил меч из рук своего противника.

– Соврал ты, варвар! Ты – не воин! – расхохотался надсмотрщик. А затем легонько мазнул острием гладиуса ^[47] по груди фракийца, оставив кровавую царапину. – Вот тебе на память, раб, от опциона ^[48] второй центурии Седьмого легиона Номия Манлия!

Он произнес это, словно в медные кимвалы ударил. Не только фракиец, но и сам Крисп невольно отступил на шаг.

– Этот раб станет хорошим гладиатором, – после короткой паузы произнес хозяин. – Конечно, у него пока нет твоего умения, но это дело наживное. (Гипсикратия видела: Номий коротко усмехнулся.) Однако у него есть злость – настоящий зверь!

…Утром они опять куда-то покатили. И уже не останавливались, пока не случилась заминка из-за сломавшейся клетки…

* * *

На Гипсикратию упала тень.

У ее клетки стоял один из младших надсмотрщиков. Просунул сквозь брусья решетки острие короткого копья, что-то буркнул, указав на дверь, – мол, не вздумай бежать. Скифянка поджала ноги, отодвигаясь подальше от копейного острия.

Лязгнул металл – с дверцы клетки сняли замок, тяжело выскользнувший из бронзовых дужек. А потом в ее клетку протиснулись другие рабыни. Одна… вторая… четвертая… Последняя, хрупкая брюнетка, вдруг замешкалась, о чем-то попросила тоненьким голоском… Другой надсмотрщик, с плетью, мотнул головой, показывая, чтобы та заходила и не смела возражать. Рабыня не двигалась, но на нее гаркнули – громко, зло, – и девушка, видимо, решила не искушать судьбу.

Внутри сразу стало тесно.

– Веди себя хорошо! – заговорил первый страж, убирая копье. – Не вздумай сожрать сердце или печенку кого-то из этих девок.

Гипсикратия только сейчас поняла, что он обращается к ней.

– …или что там у вас, скифов, положено жрать? – продолжил надсмотрщик, кажется, с искренним интересом. Не получив ответа, угрюмо насупился. Буркнул: – Кто вас, варваров, знает!

Снаружи тем временем перепрягали мулов и волов. Освободившуюся телегу подогнали вплотную к той, в которой пантеры нервно расхаживали по покосившейся клетке, и два раба-зверовщика специальными палками с крючьями, зацепив зверей за ошейники, ловко перетащили их в другую клетку, ранее принадлежавшую рабыням, пересаженным к Гипсикратии…

Нет, ничего им тут не принадлежит. И ей тоже. Она сама – вещь, собственность Криспа.

Весь остаток дня невольницы ехали молча.

Вечером они остановились на постоялом дворе. Как уже запомнила скифянка, эти заведения тут называли странным словом «мансион». Крисп лично пересчитал своих невольников – он всегда делал так с тех пор, как на пароме неизвестно куда пропала красивая молоденькая рабыня. Ускользнула ли она сама или ее украли, неизвестно: пропажа обнаружилась только на этом берегу.

После пересчета надсмотрщики загнали всю партию рабов в просторное каменное помещение, судя по обломкам денников, бывшие конюшни. Там, на каменном полу, была свалена солома, довольно свежая, да еще поверх нее оказались какое-то тряпье и несколько дырявых одеял. Что ж, бывало и хуже. В полнейшей темноте рабыни, и Гипсикратия вместе с ними, на ощупь стали устраиваться на ночлег.