Цепи судьбы - Маурин Ли Страница 53

Это было убогое заведение, в котором стояло всего четыре столика, несколько разносортных стульев и скамей и деревянный прилавок, служивший барной стойкой.

— Есть тут кто-нибудь? — прокричал Барни, но ответа не последовало. За стойкой располагались не только полки, забитые бутылками с вином. Там также был неплотно закрученный кран, издающий волшебные хлюпающие звуки. Это капли воды падали в глубокую коричневую керамическую раковину.

Барни не интересовало вино. Он открыл кран на полную мощность, схватил кружку и наполнил ее. Никогда еще он не пробовал такой вкусной воды. Барни пил кружку за кружкой, а, напившись, вышел во двор, чтобы заправить бензином бак грузовика. После этого он перегнал грузовик к задней двери здания. Он и не подумает уезжать отсюда, пока не напьется вдоволь воды и не найдет чего-нибудь поесть.

За барной стойкой Барни нашел дверь, ведущую в комнату, в которой вполне мог жить владелец бара. Там была узкая кровать, расположенная у окна, маленький столик, один-единственный стул и буфет почти на всю стену. Пол был вымощен каменными плитами, а стены представляли собой грубо оштукатуренную, но не окрашенную поверхность. Везде было на удивление чисто. Несмотря на зверский голод, Барни остановился у буфета, чтобы просмотреть полсотни книг, плотно втиснутых на его полки. Бальзак, Флобер, Верлен, пьесы Шекспира, переведенные на французский язык, весь Диккенс, опять-таки на французском, несколько русских писателей. Что за человек жил в этой тоскливой глуши, работал в баре, а в свободное время читал произведения великих писателей?

В одном из шкафчиков буфета Барни обнаружил горбушку засохшего, твердого как камень хлеба, кусок сыра, два сваренных вкрутую яйца и банку маринованного лука. Он сел на кровать и все это съел, дважды засыпая с полным ртом.

Покончив с едой, Барни прилег. Жажду он утолил, желудок угомонил. Все, что ему теперь было нужно, это немного вздремнуть. По двадцать минут на каждый глаз, как сказала бы Эми. А потом он продолжит свое путешествие.

Его разбудил шум, доносящийся из бара, что было неудивительно, потому что это был настоящий гвалт. Там пели, кричали, топали ногами, звенели бутылками.

Говорили по-немецки.

Барни все это слышал, но продолжал лежать с крепко закрытыми глазами. Его сердце бешено колотилось, пока он пытался припомнить расположение комнат. Где находится задняя дверь? Сможет ли он уйти прежде, чем его обнаружат? Он мог бы где-нибудь спрятаться, пока солдаты (а Барни не сомневался в том, что это были солдаты) не уйдут. Он надеялся, что они не заметили грузовик.

Он медленно и осторожно приоткрыл глаза и увидел немецкого солдата, стоящего в дверном проеме. Прямо на Барни смотрело дуло винтовки. Он полностью открыл глаза, поднял руки над головой в знак того, что он сдается, и медленно опустил на пол ноги. Так же медленно, стараясь не испугать солдата каким-нибудь резким движением и не спровоцировать его на выстрел, Барни поднялся с кровати. Ни он, ни солдат, которому на вид было не больше восемнадцати лет, не произнесли ни слова, хотя Барни казалось, что его сердце грохочет на весь дом. Юноша дернул винтовкой, указывая в сторону бара.

Барни послушно кивнул и зашаркал к двери, не отводя глаз от винтовки, как будто это могло предотвратить выстрел.

Солдат ткнул его дулом в ребра, и они вошли в бар, где около десятка вражеских солдат, запрокинув головы, пили вино прямо из бутылок. Они сняли каски и шинели и побросали винтовки в кучу у порога. Пустые бутылки стояли на стойке и валялись на полу. Должно быть, немцы были здесь уже давно, но Барни слишком крепко спал и ничего не слышал.

Захвативший его что-то крикнул, остальные солдаты перестали пить, увидели Барни и засмеялись. Один из них подошел к нему, схватил за шиворот и швырнул на пол, лицом вниз. Когда Барни попытался подняться, на его голову грубо водрузили ногу. Он лежал и думал об Эми во время их первой встречи, о смеющейся Эми, о плачущей Эми, о том, как он ее обнимал, как они занимались любовью… Все это время Барни ожидал, что пуля или штык войдет в его тело и он превратится в воспоминание для своей жены, семьи и всех, кто его когда-либо знал.

Но вместо пули или штыка он почувствовал, как на него льется теплая жидкость, пропитывая одежду на его руках, ногах, спине, всех частях его тела. Ногу убрали, и жидкость полилась на голову.

Они мочились на него! От запаха мочи Барни чуть не стошнило. Солдаты мочились и хохотали. Один из них (лиц он не видел) пнул его по ноге, другой пинок угодил в бедро, и Барни уже успел подумать, что ему суждено быть забитым насмерть. Но тут раздался резкий голос. Барни не знал немецкого, но по тону было понятно, что прозвучал какой-то приказ. Солдаты перестали мочиться и пинать его и вытянулись по струнке. При этом их сапоги так загрохотали по каменным плитам пола, что у Барни зазвенело в ушах.

Прошло несколько секунд. Барни не поднимал головы. Он услышал звук приближающихся шагов, которые затем остановились у его уха.

— Встаньте, — мягко произнес чей-то голос.

Барни встал. С его волос капала моча. Он попытался вытереть ее рукавом, но его рубашка была пропитана насквозь. Обратившийся к нему человек оказался привлекательным мужчиной лет сорока, в сером офицерском мундире и до блеска начищенных черных сапогах. Он снял фуражку и сунул ее под мышку, обнаружив кукурузного цвета волосы. Его глаза были пронзительно голубыми, а губы такими тонкими, что их почти не было видно.

— Ваше имя и номер? — вежливо поинтересовался он. После того как Барни сообщил ему эту информацию, его спросили, куда он направлялся.

— Я не обязан вам этого сообщать, — промямлил он. По Женевской конвенции военнопленный мог не сообщать ничего, кроме имени и номера.

Офицер улыбнулся.

— Если вы направлялись в Сен-Валери, вы напрасно тратили силы, лейтенант Паттерсон. Сегодня немецкая армия взяла в плен восемь тысяч британских солдат, включая генерала и остальных офицеров, а также втрое большее количество французов. — На своем родном языке он отдал еще один резкий приказ, и солдаты расхватали свои каски, шинели и винтовки и, толкаясь, выбежали из бара.

— Оскар, — позвал офицер, и в помещение быстрым шагом вошел мужчина средних лет в очках в тонкой оправе. Он отдал честь офицеру и ничего не выражающими глазами посмотрел на Барни.

Офицер что-то ему сказал, Оскар кивнул, еще раз вскинул руку, пролаял «Ja, Mein Herr!» [18]и вышел. Теперь кроме Барни и немецкого офицера в баре не было ни души.

— Меня зовут Фредерик Толлер, — представился немец. — Я полковник седьмой бронетанковой дивизии победоносной немецкой армии. Вас, наверное, удивляет мой хороший английский. В двадцатые годы я изучал древнегреческий язык в Кембриджском университете. Когда началась война, я был профессором истории в Лейпцигском университете. Я оставил кафедру, чтобы сражаться за свою страну. А вы учились в университете, лейтенант?