Шанс на счастье - Настасья Карпинская Страница 53

***

Я уснула, просто выключилась. Истощенная нервная система уже сама включала режим энергосбережения. После, открыв глаза, лежала, тупо глядя на стену, отмечая отошедшие на стыках обои и различающиеся по оттенку на том месте, где ещё утром стоял сервант. Чёткие линии на стене двух цветов, темного и светлого, напоминали картины авангардистов и будили во мне желание от них избавиться.

Через полчаса я стояла, прислонившись к дверному проему, откусывала бутерброд, запивая его горячим чаем, и смотрела на освободившееся место, решая, что с этим делать. Понимаю, что если я сейчас себя чем-то не займу, то моё сознание сыграет со мной злую шутку. Руки так и чесались взять в руки телефон и набрать номер Демида. Зачем? Спросить, зачем прислал букет? Логичный вроде бы ответ. Но и тут был подвох: я подсознательно искала повод написать ему или позвонить, чтобы услышать его голос. Я это понимала. Поэтому удерживала себя от необдуманного поступка. Мы оба сделали свой выбор, и не стоит идти на поводу ложных надежд. У каждого своя жизнь. Наши пути вообще не должны были пересекаться, и мне стоит сказать ему и судьбе «спасибо» за проведенное рядом с ним время и оказанную помощь. Ещё спустя полчаса я, включив через телефон музыку, уже отдирала старые обои и двигала мебель. Очистив одну стену, я присела на диван, оценивая проделанную работу. Впервые за все эти дни улыбнулась сама себе. Просто так, испытывая какое-то непонятное удовольствие от вида голой стены. На часах было два ночи, когда я потащила мешки к мусорным бакам.

− В какой момент вы это почувствовали? Я имею в виду чувство одиночества? – Юлия Константиновна сделала какую-то пометку в своём блокноте и подняла на меня свой взгляд.

− Мне кажется, оно было всегда со мной, на протяжении всей жизни. Ведь не зря говорят, что люди проходят в этот мир и уходят в одиночестве.

− Вам кажется это нормальным или вы испытываете дискомфорт от своего одиночества? – очередной вопрос. Я стараюсь не раздражаться, я сама пришла сюда, по собственной воле.

− Мне сложно об этом размышлять.

− Почему?

− Вся моя жизнь словно разделилась на отрезки, и в каждом из них это состояние выражалась по-разному, – я стараюсь быть откровенной.

− Хорошо. Тогда, может, вспомните первый свой «отрезок»? − она снова что-то записывает.

− Это время, когда родители ещё были живы. Я была обычным ребёнком и очень хотела брата или сестричку. Мне было скучно играть одной, пока мама с папой были заняты. Казалось, что брат или сестра решит эту проблему.

− Избавят вас от одиночества?

− Да. Когда я пошла в школу, то эта потребность отпала, так как появились новые увлечения, друзья и подруги. Общения с ними было вполне достаточно.

− Вы были близки с мамой? – я задумываюсь на пару секунд, перед тем как ответить.

− Она была сложным человеком, с тяжелой судьбой и характером. Она любила меня, но… наверное, не умела это правильно выразить. У неё не было примера материнства. Она выросла в детдоме, поэтому, как дарить свою любовь, как её выражать, она не знала. Но я это понимаю только сейчас. Тогда, в подростковом возрасте, присутствовала некая обида за её жёсткость. Я ведь видела, как строятся отношения в семье одноклассниц.

− А как выражалась её любовь по отношению к вам?

− Удовлетворением базовых потребностей: таких, как еда, одежда, обувь. Ещё был шоколад по выходным, подарки на день рождения и Новый год. Доверительных откровенных бесед между нами не было. Даже когда она уже болела, то не позволяла себе нежности, также как слабости и слёз.

− Какой период своей жизни вы называете вторым «отрезком»?

− Те пять лет после смерти родителей, но до встречи с Демидом, – произношу его имя вслух и закусываю губу. Болит и всё ещё колет внутри.

− И как выражалось чувство одиночества в этот период? – спрашивает Юлия Константиновна, наблюдая за моей реакцией.

− Я бы охарактеризовала его словом «тотальное». Оно охватывало каждую сферу моей жизни. Родных уже не было, друзья отвернулись, знакомые обходили меня стороной и брезгливо кривили лица. Меня окружали совершенно чужие для меня люди, с которыми я не могла откровенно поговорить или чем-то поделиться. А потом и потребность в разговорах отпала.

− Почему?

− Просто поняла, что никому нет дела до моих переживаний. Они у каждого свои.

− Хорошо. Мы ещё вернёмся к этому «отрезку» вашей жизни. А каким был третий «отрезок»?

− Самым коротким, – я усмехаюсь. – Это время, проведенное рядом с Демидом. Он был первым, кому я рассказала о себе всё.

− Но чувство одиночества не прошло?

− Нет, оно усилилось. Разница между нами была слишком очевидной и слишком огромной, чтобы на что-то надеяться, − мне очень хочется добавить, что всё между нами было из разряда «слишком», но я не произношу этого вслух.

− Что вы подразумеваете под «большой разницей» между вами?

− Социальный статус. У него полная семья: отец, мать, сестра. У всех высшее образование. Да и он сам − бывший мент, − я морщусь и улыбаюсь от неловкости. − Блин, простите, полицейский, − исправляю свою оплошность. − У него свое дело, он − обеспеченный человек.

− Вы считаете себя ему неравной только поэтому? Из-за денег, статуса, образования?

− А этого мало? Мент и шлюха − это явно противоположные стороны, − я усмехаюсь с улыбкой на губах. Сегодня внутри меня царит умиротворение, теплое и приятное. Мне это нравится. Не знаю, заслуга это хорошего и долгого сна или эффект от препаратов. Сейчас это не важно.

− Хорошо, – Юлия снова что-то записывает и, склонив немного голову, задает следующий вопрос. − А четвертый «отрезок» есть?

− Есть. Это время после того, как я ушла из квартиры Демида, и по сегодняшний момент.

− Как вы характеризуете его?

− Как осознанное одиночество. Я могу заводить подруг. Даже есть люди, которые стремятся к общению, но мне что-то мешает с ними сблизиться.

− Что именно?

− Не знаю. Мне кажется, им со мной будет неинтересно. Я скучная, – отвечаю, не отводя взгляда, и снова усмехаюсь.

− Вам об этом говорили или это ваши собственные мысли?

− Я так считаю.

− А вы сами себе интересны?

− Как это? – порой её вопросы ставят меня в ступор.