Вопреки, или Ты меня не купишь - Диана Билык Страница 53

— Хороший… хороший… — шептала Сеня. Она смотрела на коня широко распахнутыми глазами и меня не заметила. Наверное, от шока и испуга. Пока Вороной доедал, Сеня вдруг потянулась к нему рукой, а я приморозился. Укусит ведь!

Но Вороной лишь перестал жевать, поднял настороженно уши, а когда молочные пальчики пробежались по его шелковистой черной шерстке, ткнулся в ладонь девушки губами. Это невероятно.

— Ты такой чернявый красавчик, — ласково проговорила Сеня, потерла его щеку, завела ладонь выше и почесала коня за ухом. Он никому, кроме меня, не давался, вот и сидит в загоне, пока я отсутствую.

Невозможно.

Я, наверное, шумно выдохнул, потому что они оба, и конь, и девушка, повернули головы.

— Рена-а-ат… — прошептала Есения и двинулась ко мне. Вороной приподнялся, встав на задние ноги, но отступил вглубь загона и виновато прижал уши. Он знает, что ему будет за то, что вырвался.

Я открыл объятия и крепко обнял жену, вдохнул запах ее волос.

— Я так… — Сеня прошептала мне в грудь, сминая пальчиками футболку, — испугалась… Думала, он меня затопчет и сожрет…

— Ты не представляешь, как я испугался, — меня немного потряхивало. Воспоминания жгли изнутри, но я их отгонял прочь.

Валери как-то пыталась убрать у Вороного, расчесать его, но он ее ударил, сломал тогда руку, а я его хотел забить после случившегося. Жена не разрешила, мол, сама виновата, резко подошла, и конь испугался. Сейчас прошлое так тесно переплелось с настоящим, что я едва понимал, где нахожусь.

Целовал Есению, будто сошел с ума, держал ее щеки в ладонях, путал волнистые волосы грубыми от работы пальцами, прижимал к себе, а она нервно смеялась.

— Перестань, Ренат, со мной ничего не случилось, — положила ладошки, что все еще пахли сеном и немного конской шерстью, на мои скулы и, приподнявшись на носочки, прижалась к моим губам своими. Прошептала: — Не волнуйся так, снова капилляры полопаются, ты и так из-за меня почти не спал последнюю неделю. Ренат…

Я не мог остановиться. Щупал ее, проверяя, что цела, тянул к себе и что-то бормотал… Это как прорвать нарыв, который долгое время ныл под кожей.

— Сеня… малышка, я думал чокнусь, пока бежал на твой голос. Если бы он тебе что-то сделал, я бы его на месте застрелил… Как ты здесь оказалась?

— Думала, что ты тут убираешь сено. Твой работник — Паша — подсказал. А потом от сквозняка дверь захлопнулась, и… — она ласково посмотрела на коня, — он испугался. Я ведь чужая.

— Паша? Бухгалтер? — я прилип к ней и не хотел отпускать, в висках стучало, а по телу шли немыслимые волны жара. — Для Вороного все чужие, он очень своенравный.

— Вороной… — повторила Есения и посмотрела через плечо. Негодник запрокинул голову и, услышав свою кличку, приподнял уши, а потом увидел мой кулак и снова стушевался.

— Я с тобой потом поговорю, — тряхнул я рукой, и конь фыркнул, будто понимал, о чем говорю. Да понимал, конечно.

— Ренат, не наказывай его, — Сеня обняла меня за пояс, положила горячую щеку на грудь. — Я сама виновата, не нужно было шляться, где попало. Стоило дома тебя дождаться, но я как-то испугалась, тревожно стало. — Жена снова скосила на коня взгляд, а потом подняла голову и посмотрела мне в глаза, утопив в глубокой синеве. Прошептала: — Он такой красивый и властный, на тебя похож.

— Се-еня-а-а… Ты… — хотел сказать, что быть такой хорошей несправедливо, но глотнул слова и прикоснулся к ее приоткрытым губам, чтобы почувствовать ее дрожь и тепло.

Девушка слабо оттолкнулась и запечатала пальцем мне губы.

— Научишь меня ездить верхом?

— Это опасно, — перехватил ее пальчики, нежно поцеловал сухими губами. — Не боишься?

— Ты же будешь всегда рядом, чего бояться?

Если бы всегда…

— А вдруг беременна?

Она качнула неопределенно головой.

— С первого раза мало у кого получается.

— Повторим?

Есения долго рассматривала мое лицо, будто считала мои вдохи и выдохи, а потом ошарашила:

— Ты ведь не отвернешься от меня, если у нас получится зачать?

Холодок пошел по спине, и, кажется, Есения это заметила. Чтобы увильнуть от ответа, я переплел наши пальцы и вывел девушку на улицу.

Вороной что-то проворчал вслед, но его голос приглушился закрытой дверью.

— Ты не ответил… — Есения ждала, пока я подопру конюшню, чтобы негодник не вырвался. Позже его выгуляю.

— Не отвернусь, — подошел ближе к жене, завел ладонь ей на затылок, наслаждаясь мягкостью волос. — Ты нравишься мне, Сеня. Это правда. Ты очень мне нравишься, даже больше, чем я ожидал.

— Но ты не скажешь, зачем тебе дети? Почему такая срочность?

— Я не молод, не хочу быть старым папочкой.

— Тебе чуть больше тридцати, не смеши. И все? Ты что-то недоговариваешь. Была бы на моем месте другая купленная кукла, ты бы все равно настаивал на детях, значит, есть причина посерьезней.

— Есения… это теперь не важно, — попытался увильнуть снова, но жена была непоколебима:

— Я чувствую, ты скрываешь что-то, — Сеня сильно ударила себя в грудь кулаком. Я дернулся ее обнять, но она отступила и хрипло добавила: — Вот тут ноет почему-то… Необъяснимо.

— Ты просто испугалась, — я все-таки рванул к ней, обнял и, запрокинув голову, глубоко вдохнул прохладный осенний воздух. Как ей сказать, что не смогу быть рядом всегда? Как признаться? Я не могу… Она только начала приоткрываться и доверять мне.

У Есении вдруг заурчал живот, девушка засмеялась и, смущенно пряча лицо у меня на плече, сипло сказала:

— Есть хочется.

Не ответив, я повел ее по дорожке.

В доме было тихо и пусто. Он не обжитый совсем, мы его только построили и собиралась с Валери переезжать, когда все и случилось. После ее смерти я, будто издеваясь над собой, жил в старом нашем гнездышке, пропахшем ее ароматами, наполненном прошлым. Шторки, скатерти, дорожки… Посуда, цветы и картины… Все, что резало меня по-живому, стоило открыть глаза. Наверное, поэтому я дома почти не находился, занимался полями и животными. А когда мы с Есенией вернулись, понял, что все старое ушло, рассыпалось пеплом, и мне стало легче.

Я сегодня проснулся еще до рассвета, поехал к любимому порогу, надеясь, вытянуть из себя старые чувства, попытаться отстраниться от новых, но… Память о Валери больше не причиняла острой, режущей боли, а лишь отзывалась во мне приятной ностальгией. Мы были счастливы с ней, но я могу быть счастлив и с другой, с Есенией, если бы не одно НО…

— Здесь до нас никто не жил? — Есения окинула взглядом холодную гостиную. Камин уныло молчал, диван, на котором никто никогда не сидел, и пустой шкаф на всю стену, стояли одиноко и добавляли комнате какой-то обреченности. — Все такое… неживое…