Дикое сердце [= Огненный омут ] - Симона Вилар Страница 53

Теснота была ужасная. Казалось, в городе собралось целое войско. Воины шумно приветствовали въезжавший отряд герцога. Вперед вышел толстый воин в длинной, как ряса, тунике и выложенном пластинами оплечье. Туника и впрямь оказалась рясой священника, точнее, аббата.

— Ты не узнаешь Далмация, Эмма?

Эмма с трудом припомнила лицо монаха — пухлое, с карими плутовскими глазами, с носом, испещренным прожилками, как у любителя выпить. И несмотря на его внушительную комплекцию, жирным его назвать было нельзя. Сплошные мускулы, квадратные плечи.

— Да, я припоминаю его, — равнодушно ответила она и отвернулась. Глядела туда, где упражнялись на мечах воины, метали копья и топоры в дубовые срубы-мишени.

«Совсем как у нас в Руане».

Руан вставал в памяти как родной дом, который она так неблагоразумно покинула. Если бы не ссора с Ролло в Турне, если бы не поездка в Эвре… Ролло ведь предупреждал ее, чтобы она самовольно не разъезжала по стране. Он, как всегда, оказался прав. И если бы так не разгневал ее интрижкой с Лив… В итоге Эмма решила, что в ее бедах повинна одна Лив.

Они миновали вторые ворота, окованные медью с ощетинившейся над головой подъемной решеткой. Здесь их встретил епископ города Гвальтельм. Рука его была забинтована, висела на перевязи. Лицо словно выдубленное, лоб собран в хмурые складки. Широким жестом он благословил въезжающих, сразу заговорил с Робертом.

— Было известие. Роллон уже покинул Руан. Герцог сделал жест, указывающий на Эмму, но Гвальтельм лишь пожал плечами.

Вид у Эммы был вовсе не удрученный. Люди разглядывали спутницу герцога, воины откровенно выражали восхищение ее красотой. И, как всегда, всеобщее внимание вернуло ей ощущение полноты жизни. И оно же вернуло самообладание, заставило встряхнуться. Она оправила сбившийся плащ, пригладила растрепавшиеся волосы. Держалась в седле с достоинством королевы. Проследовала за Робертом далее к собору. Их длинная яркая процессия растянулась через весь город.

Эмма видела торговые лотки под навесами домов. Дома были из дерева, но было и немало каменных, что свидетельствовало о богатстве города. Кое-где еще виднелись вделанные в стену колонны с римских времен, о тех же временах напоминали и полустертые надписи на некоторых домах, соседствующие с грубо тесанным песчаником, неаккуратно облепленным раствором. Надгробные плиты римлян служили дверными порталами. Кровли были в основном из тростника, но встречались и из красной черепицы. На первых этажах размещались лавки и мастерские ремесленников, а верхние, под покатыми крышами, служили жильем. Через улицу были перетянуты веревки с сохнувшим бельем, на подоконниках стояли горшки с цветами. Особенно Эмму поразило, что возле некоторых домов улицы были вымощены плитами, как в храме или Соборе. Эмме это показалось верхом расточительства, но и свидетельством богатства горожан.

Территория, отведенная собору, с пристройками занимала добрую четверть города. Дома перед соборной площадью расступились, словно из почтения мирян к религии. А сам собор возвышался подобно скале и вблизи еще больше напоминал крепость: весь из обтесанного камня с великолепным главным входом. Высокие ступени с каменными драконами по бокам вели к полукруглой арке, которую, как кружево, обрамляла каменная резьба архивольтов [19], а по бокам из стены выступали тройные изящные колонны с украшенными завитыми листьями капителями. Само же здание показалось Эмме просто гигантским. Она и не подозревала, что могут существовать столь огромные сооружения..

Это впечатление не менялось и изнутри. Вперед уходил длинный полутемный тоннель, вдоль которого тянулся ряд толстых цилиндрических столбов, отделяющих галерею от боковых проходов.

В боковых приделах узкие длинные окна смотрелись как щели. Стекол в них не было, и казалось, что они созданы пропускать не столько свет, сколько уличный шум. Хотя и в самом соборе шума было предостаточно. Здесь, по-видимому, расположился штаб войска и было не менее людно, чем в городе. Но все присутствующие собрались явно не на молебен, хотя в одном из приделов у алтаря и шла служба, монотонный голос произносил латинские фразы, подхватываемые нестройным хором. Но эти звуки тонули в шуме обосновавшихся здесь воинов.

Со всех сторон лилась разноязычная речь — франкская, бургундская, аквитанская, слышались взрывы смеха. Прямо на плитах были разожжены костры, и люди в кольчугах готовили на них пищу, разговаривали, некоторые дремали, расстелив для удобства плащи или шкуры, подложив под головы седла. Лошади были здесь же, в одном из боковых приделов, где были сооружены импровизированные стойла. Слышалось их пофыркивание, утробное ржание. Прислужники разносили охапки сена, здесь же толпились лоточники, предлагая кому браги, кому горячие хлеба. Какая-то девка, оголив грудь, торговалась о цене с бородатым вавассором.

Эмма была поражена. Она в христианском городе, в христианском храме… Даже в языческом Руане не позволяли подобного. Она вздохнула свободнее, когда они вышли через боковой вход и, миновав несколько темных переходов, оказались во дворе клуатра. В его центре на ровно подстриженной зеленой траве возвышался массивный каменный крест, вокруг которого прогуливались монахи в темных одеждах, чинно беседовали, но все разом повернулись, когда вошел епископ в сопровождении герцога и рыжей девицы, столь привлекательной, что один ее вид наводил на мысль о греховных соблазнах, заставлял забыть все строгости бенедиктинского устава. Однако епископ не дал им долго созерцать это дивное создание, кивком подозвал одного из них.

— Проводите сию даму во флигель для знатных гостей.

Флигель оказался такой же неуклюжей каменной постройкой, грубость которого несколько скрадывалась тем, что он просто утопал в зелени плюща. Однако когда Эмма по наружной деревянной лестнице поднялась на второй этаж, то невольно замерла, пораженная богатством внутреннего покоя. Пол был красиво выложен изразцами, расходящимися наподобие паутины — от центра до стен. Мебель резная, у стены стоял сундук с полукруглой крышкой с медными заклепками, над ним висела светлая рысья шкура, изголовьем к ней стояла кровать под алым сукном, два светильника с пирамидами желтых свечей.

За ширмой, завешанной циновками из золотистой соломы, находилась лохань для купания, на выступе стены висел умывальник с кувшином и таз из серебра. Камин был выложен серым сланцем, и перед ним стояли два изящных стула. Два небольших окна в нишах стен завершали великолепную картину. Сквозь промасленную бумагу, натянутую на рамы, в комнату проникал желтый свет.

В простенке окон на скамье сидела немолодая грузная женщина, которая оказалась настоящей великаншей, когда поднялась. Эмма едва ей достигала до предплечья.

— Благо тебе, благородная дама, — сказала она, низко кланяясь. Улыбка у нее была приятная, а в темных глазах сквозило веселье. — Мой Гвальтельм приказал мне прислуживать тебе. А зовут меня Дуода из Аванака.