Если он грешен - Ханна Хауэлл Страница 52

Септимус подошел и взял сумку Джуно.

— Мы об этом позаботимся, Пен.

Когда все ушли, Пенелопа тяжело опустилась на кушетку и закрыла глаза. Эштон обнял ее за плечи, и она, прижавшись к нему, с трудом подавила желание поплакать у него на плече. Прошло три года с тех пор, как в последний раз в этот дом приводили ребенка, и она уже успела забыть, как это все тяжело и больно.

— Так всегда бывает? — спросил Эштон.

— Почти всегда.

— Ты действительно думаешь, что девочка имеет какое-то отношение к грозовой туче?

— Вполне возможно. Туча ведь рассеялась, верно? Она исчезла в тот момент, когда в комнату вошли мальчики.

Эштон тихо вздохнул:

— Ах, Пенелопа, я уже и не знаю, во что верить.

— Тебе не надо ни во что верить. Достаточно знать, что все они — всего лишь дети, а не отродье дьявола.

Эштон поцеловал ее в лоб.

— Я это знаю, не сомневайся. Кто-то, однако, должен научить твоих сородичей предохраняться.

Пенелопа вдруг рассмеялась и заявила:

— Говорят, что мы как кролики. То есть очень плодовиты. Так что, возможно, мои родственники не очень-то виноваты.

Эштон вдруг представил Пенелопу округлившейся, с его ребенком в животе. И радость, которую он при этой мысли испытал, не на шутку его напугала. Пытаясь как-то отвлечься от таких опасных мыслей, он вскочил на ноги и заявил:

— Полагаю, такое событие следует отпраздновать. Я имею в виду появление этой малышки.

Пенелопа со вздохом покачал головой:

— Нет, не думаю. Мать сбыла с рук своего ребенка… Едва ли это повод для праздника.

— Нет, конечно, не повод. Но мы можем сказать девочке, что хотим отметить ее появление в «Хижине Уэрлока». То есть… отметить пополнение семьи. — Эштон наклонился и поцеловал Пенелопу в губы. — Доставай лучшую посуду, лучшие скатерти, и вы все переодевайтесь в свои лучшие наряды. А я поеду и привезу еды. Устроим настоящий пир.

Пенелопа проводила его взглядом и покачала головой. Конечно, идея была замечательная, но никогда ведь не знаешь, как к этому отнесется ребенок. У детей свои взгляды на жизнь. Однако Пенелопа решила, что рискнуть все-таки стоит. Праздник в честь Джуно поможет ей почувствовать, что она здесь желанна, что ее принимают такой, какая она есть.

— Все прошло куда лучше, чем я ожидала, — сказала Пенелопа. Она сидела на ковре в своей спальне рядом с креслом, в котором устроился Эштон. — Джуно выглядела такой счастливой…

— И это хорошо уже хотя бы потому, что дождь нам сегодня не грозит. — Эштон ухмыльнулся, когда Пенелопа рассмеялась. — Знаешь, мне все еще с трудом во все это верится.

— И мне тоже. Хотя я слышала об одном нашем предке, который умел такое делать. К несчастью, его сожгли на костре.

— Сожалею… — пробормотал Эштон. Он встал, взял с кровати подушки и положил их на пол. Усевшись на ковер рядом с Пенелопой, он протянул ей руку: — Иди ко мне.

Она устроилась поудобнее в его объятиях и, тихонько вздохнув, прошептала:

— Знаешь, а я ведь выздоровела.

Он поцеловал ее в шею.

— Я знаю. Просто не могу забыть, как ты лежала словно мертвая, как вся горела.

Пенелопа развернулась к нему лицом, оставаясь в кольце его рук, и поцеловала в подбородок.

— Я могу помочь тебе забыть об этом.

Эштон прилег на подушки.

— Ты уверена? Воспоминания крепко врезались в память.

Она опустилась на него сверху и улыбнулась ему. Улыбка ее была чуть насмешливой и чарующей. Чарующей, как песня сирен. И Пенелопа действительно обворожила его — в том не было ни малейших сомнений. Она прижалась губами к его губам, и он принялся расстегивать ее платье.

На сей раз Эштон точно знал: не будет целомудренного поцелуя на ночь. И даже ласки придется отложить на потом — он понял это, как только стащил с нее платье. Слишком уж он изголодался по ней, слишком долго он ждал этого момента.

Пенелопа уже успела стащить с Эштона сюртук и рубашку, обнажив его грудь. Усевшись на него сверху, она провела ладонью по его широкой груди. Тело ее истосковалось по его телу. Сны ее полнились воспоминаниями о той ночи, когда он любил ее, и сейчас ей отчаянно хотелось почувствовать все это наяву. Она положила руку на застежку его бриджей, и то, что она ощутила под ладонью, лишь усилило ее желание.

Эштон глухо застонал; он едва не сошел с ума, когда она расстегивала его бриджи.

— Торопишься, любовь моя? — спросил он, проводя ладонью по ее бедру.

— Да, конечно. Ведь столько времени прошло… — Стащив с него бриджи, она прикоснулась к его отвердевшей плоти. — А ты хочешь повременить?

— Нет-нет. — Он опрокинул ее на спину. — Ни в коем случае. Я слишком долго ждал. — Эштон задрал ее рубашку до самой талии и крепко прижался к ней. Оба застонали, и он добавил: — В следующий раз сделаем все гораздо медленнее.

Пенелопа тихонько вскрикнула, когда он вошел в нее. Она тотчас же уловила ритм его движений и раз за разом приподнималась ему навстречу. А он что-то бессвязно бормотал, уткнувшись губами ей в шею. Пенелопе хотелось бы понять, что он говорит, но наслаждение было слишком острым — оно туманило сознание. Когда же блаженство, о котором она так мечтала, обрушилось на нее с невиданной силой, она выкрикнула его имя и, содрогнувшись всем телом, затихла в изнеможении. И почти в тот же миг он вошел в нее последний раз и, громко застонав, крепко прижался к ней.

Эштон не знал, как долго он пролежал без движения. Когда же пришел в себя, то обнаружил, что все еще прижимается к Пенелопе. «Какая красивая у нее грудь», — подумал он, чуть приподнявшись. Эштон поцеловал ее соски, и Пенелопа, тихо застонав, шевельнула бедрами. Он тотчас же снова возбудился и почувствовал в себе готовность вновь начать древний как мир танец. Но в тот же миг послышался какой-то странный шум, и Эштон замер.

Ему хотелось уверить себя, что все это только кажется, но он действительно слышал чьи-то крадущиеся шаги на лестнице. Крадущиеся, но тяжелые, явно не детские. Охранников Эштон отпустил на ночь, и Септимус тоже сегодня здесь не ночевал, так что в доме оставался единственный человек с тяжелой поступью — он сам.

Взглянув на Пенелопу, он приложил к губам палец, и она молча кивнула, давая понять, что также слышала чьи-то шаги. Осторожно поднявшись с постели, Эштон быстро натянул бриджи, и Пенелопа тут же протянула ему кочергу. Он окинул ее взглядом и невольно ухмыльнулся. На ней была одна лишь тонкая сорочка, а в руках она держала лопатку для золы. Внезапно дверная ручка повернулась, и в тот же миг снизу донесся какой-то грохот. «Это явно не воры», — промелькнуло у виконта. А в следующее мгновение он с размаху опустил кочергу на голову мужчины, вошедшего в комнату.

Как ни странно, удар кочергой не свалил вошедшего — здоровенный верзила лишь покачнулся, затем медленно повернулся к Эштону и злобно уставился на него. Но Пенелопа, воспользовавшись ситуацией, ударила незваного гостя по затылку своей лопаткой. Тот со стоном рухнул на колени, и Пенелопа быстро попятилась к двери.