Случайная судьба - Барбара Делински Страница 52

Застонав от ужаса, Поппи закрыла лицо руками и крепко зажмурилась. И тут же подскочила на месте, почувствовав, как что-то зашевелилось возле нее. Холодный пот выступил у нее на лбу. Но это оказалась Виктория — уютно свернувшись в клубок, она крепко спала рядом с Поппи, а теперь проснулась и села, уставясь куда-то ничего не видящими глазами.

— Почему не спишь? — спросила Поппи.

Виктория сонно мяукнула. Потом вытянула лапку, лизнула ее и принялась умываться.

Поппи задумалась. Интересно, понимает ли Виктория свою ущербность? Помнит ли она то, что когда-то видела? Может, именно память помогает ей сейчас ориентироваться в пространстве?

Что до самой Поппи, то память скорее мешала ей, чем помогала. Вспоминать всегда было больно. Память назойливо подсовывала ей образ живого и здорового Перри, каким он был незадолго до смерти, заставляя ее всякий раз гадать, каким бы он стал сейчас, если бы остался жив. Наверное, он успел бы обзавестись целым выводком малышей, и вовсе не потому, что всегда мечтал о большой семье или из-за его религиозных убеждений — просто Перри всегда был на диво беспечен. Секс доставлял ему такое же удовольствие, как хоккей, охота или пиво — ну, может, чуточку больше. Представить, что он воспользуется презервативом, было просто невозможно — с таким же успехом можно было предложить ему зарядить винтовку пыжом. Или тянуть пиво через соломинку.

Как-то раз у Поппи случилась задержка на шесть недель. Под конец она уже почти не сомневалась, в том, что беременна. К сожалению, она так и не успела разобраться в своих чувствах и решить, как поступить. Проблема в конце концов отпала сама собой — у нее начались месячные и сейчас Поппи не знала, рада ли она, что все обошлось, или разочарована.

А тогда она возблагодарила свою счастливую звезду и начала предохраняться сама, не надеясь на Перри. Потом, лежа в больнице, Поппи пришла к выводу, что все к лучшему. После всего случившегося разве могла она взять на себя ответственность за ребенка? Нет. Более того — она не имела на это права.

Это тоже была расплата.

Как инвалидное кресло, к которому она теперь прикована навсегда.

Как невозможность бегать на лыжах.

Как то, что ее больше никогда не поцелует ни один мужчина.

Потом ее мысли потекли в другом направлении. Поппи принялась гадать, как сложилась бы ее жизнь, если бы в тот день насмешница-судьба сдала ей другую карту. Что бы стало с Перри, если бы он выжил, а она погибла. Смог бы он выстоять и не сломаться, как это удалось ей.

Виктория, подобравшись к краю постели, свесила вниз мордочку, пошевелила усами и мягко стекла на пол. Поппи молча смотрела, как кошка подошла к окну и уселась, почему-то выбрав себе место посреди пятна лунного света. Поразмышляв о чем-то своем, она принялась прихорашиваться, забыв о Поппи. Она только раз прервала свое занятие, уставившись в сторону окна. Форточка, как обычно, была открыта — Поппи любила слышать, что происходит снаружи. Почему-то наглухо закрытое окно отгораживало ее от всего остального мира больше, чем парализованные ноги.

Подойдя к окну, Виктория сжалась в один тугой, упругий комок и вспрыгнула на подоконник. Поппи вздрогнула и зажмурилась — но кошка умудрилась проделать все это настолько изящно и аккуратно, что Поппи на миг даже забыла о ее слепоте. Подняв нос кверху, кошка принялась жадно втягивать ноздрями свежий холодный воздух.

Интересно, подумала Поппи, Виктория родилась такой акробаткой или эта непостижимая ловкость пришла к ней вместе со слепотой? Да, эта кошка по своей натуре оказалась явной авантюристкой. Ее независимый характер просто бросался в глаза. Обнаружив миску с едой и лоток с наполнителем, она тут же преисполнилась уверенности в себе и сейчас явно чувствовала себя как дома. Конечно, резкая перемена в ее жизни немного выбила ее из колеи, к тому же она за один день сменила сразу нескольких хозяев, но, надо отдать ей должное, Виктория осталась на высоте.

И уж, конечно, эта кошка не страдала комплексом вины.

* * *

Мика только-только забылся тяжелым сном, когда слабый крик заставил его открыть глаза. Пулей вылетев из постели, он в три прыжка пронесся по коридору и влетел в детскую. Стар, всхлипывая и дрожа, сидела в кровати.

Мика осторожно присел на краешек постели.

— Плохой сон приснился?

Стар кивнула.

Он бросил взгляд на вторую постель — Мисси спала без задних ног.

— Может, согреть тебе молока?

Когда она согласилась, Мика подхватил дочку на руки и вышел. Зажигать свет на кухне он не стал — почему-то ему казалось, что при свете отсутствие хозяйки будет особенно заметно. Да и луна светила вовсю, заливая кухню своим призрачным светом.

Усадив Стар на подоконник, он налил ей в чашку горячее молоко. Крепко обхватив ее обеими руками, девочка пила так медленно, словно попробовала его в первый раз — возьмет в рот, подержит, проглотит… При виде этого у Мики все перевернулось внутри. Он давно привык к ее недетской проницательности, к умению принимать и смиряться с тем, что нельзя изменить, как это делают взрослые, и часто забывал о том, что она еще ребенок.

Не отрывая глаз от чашки, Стар прошептала:

— Я осталась совсем одна… Там, в этом кошмаре…

— Совсем одна? А где же был я?

— Н-не знаю.

— Ты думаешь, что я мог уйти?

Стар пожала плечами.

Забрав у нее чашку, Мика устроился рядом с ней и крепко прижал дочь к себе. Когда ее тонкие, как веточки, руки обвились вокруг его шеи, он почувствовал, что глаза у него защипало.

— Я тут, с тобой, — прошептал он ей на ухо. — Я никуда не уйду. Никуда и никогда!

Они еще долго сидели так, крепко прижавшись друг к другу. Потом Мика отнес дочь в постель и уселся рядом. Но даже после того, как девочка, свернувшись клубочком и подсунув ладонь под щеку, уснула, он все еще чувствовал ее руки вокруг своей шеи. В детстве он видел мало ласки. Может быть, именно поэтому близость женщины играла в его жизни такую большую роль. Он истосковался по ласке, особенно женской. Марси обожала ласкать его. В какой-то степени в этом и крылся секрет ее притягательности. Потом в его жизнь вошла Хизер, и Мики был потрясен тем, насколько ее ласки отличаются от нежности Марси. Хизер в постели была такой же, как и вне ее — искренней, прямодушной и честной.

Честной?! Разве можно назвать так женщину, с которой он жил и не знал о ней ничего — ни откуда она родом, ни даже кто она на самом деле!

Мика почувствовал, как в груди его закипает злость. Сейчас он с радостью придушил бы Хизер собственными руками.