Незнакомцы у алтаря - Маргерит Кэй Страница 52

Ей очень хотелось крикнуть, что он не прав, но гордость помешала ей сказать, что он ошибается, что она не только думает о любви, она уже любит. Пораженная в самое сердце, Эйнзли молча кивнула.

– Вот видишь. – Иннес тяжело вздохнул. – Сначала я собирался отпустить тебя, ничего не говоря, но не смог. Я хочу, чтобы ты знала все, понимаешь? Не только потому, что я считаю это своим долгом, но и потому, что… не могу позволить себе надеяться. Сегодня утром для меня словно в пелене облаков промелькнуло небо… я одновременно увидел рай и ад. – Он провел дрожащей рукой по волосам и криво улыбнулся. – Вот почему я привел тебя сюда. Чтобы напомнить себе, почему больше так продолжаться не может, и показать тебе свои худшие стороны. До сих пор пытаюсь убедиться: даже если я по-прежнему буду желать того, на что не имею никакого права, никогда этого не получу.

Оглянувшись на крест, под которым покоились смертные останки его брата, Эйнзли вздрогнула. Сердце велело ей прислушаться к словам Иннеса о том, как он привязался к ней. Очень хотелось поверить, что его чувства достаточно, чтобы все изменить, убедить его, что он может и имеет право надеяться… Ей нужно было сказать ему только одно: что она любит его. Больше ничего бы не потребовалось.

Но разум отказывался подчиниться. Разум внушал: Иннесу не нужна ее любовь. Иннес не хочет ее любить. Иннес убежден, что не имеет права любить. Ей стало не по себе. Она уже открыла рот, но он развернулся к ней, и когда она увидела его лицо, лишилась дара речи.

– Ее звали Бланш, – сказал он.

Все, как и предчувствовала Эйнзли, ужасно походило на сказку. Вначале Малколм и Иннес относились к Бланш как к сестре. А потом Бланш вдруг изменилась. Им показалось, что это произошло внезапно, за одну ночь. Неожиданно она расцвела и превратилась в красавицу. Братья начали испытывать по отношению к ней отнюдь не братские чувства. В их райский сад проникли желание, вожделение – а с ними и соперничество.

– И Бланш предпочла тебя? – спросила Эйнзли, потому что сама, разумеется, предпочла бы Иннеса… да и могло ли быть иначе?

Ей показалось, что Иннес не на шутку удивлен.

– Как ты угадала? – К счастью, он не стал ждать ответа. – Сначала мы пытались игнорировать наше чувство… Какая жалкая отговорка!

– Вы были очень молоды.

– Мы были достаточно взрослыми и все понимали.

– Но если вы были достаточно взрослыми… и ты и она… Если вы любили друг друга, то почему… Не понимаю, в чем была трудность.

– Трудность заключалась в том, – мрачно ответил Иннес, – что Бланш была помолвлена с моим братом.

Эйнзли приложила руку ко рту, заметила, что Иннес смотрит на нее, и с трудом попыталась справиться с потрясением.

– Но ведь вы близнецы. Если бы Малколм знал о вас…

– Он ничего не знал. Мы старались скрывать наши чувства. По крайней мере, мне так казалось. – Тубы Иннеса скривились от отвращения. – И потом, не забывай, в Строун-Бридж свои законы. Мой отец и Колдуэлл из Глен-Вади подписали соглашение о помолвке. Младший сын не способен был заменить законного наследника.

– Но если Бланш была влюблена в тебя…

– Зато Малколм был влюблен в Бланш. А поскольку Малколм – мой брат-близнец, я убедил себя, что поступлю благородно, отказавшись от нее. Поэтому я принялся убеждать Бланш, что, выйдя за Малколма, она все равно что выйдет за меня. Между нами разыгралась трогательная сцена, достойная Шекспира, – с горечью продолжал Иннес. – Возлюбленные отказываются друг от друга. Было много слез и поцелуев, хотя, наверное, не нужно говорить о том, что поцелуев было больше, чем слез. – Он не мог смотреть на нее. Стоял перед ней, засунув руки в карманы, и смотрел поверх ее плеча на крест на поросшем травой холмике. – Бланш сначала отказывалась, но я был настроен решительно. Мне казалось, что я повинуюсь долгу чести, и потому… – голос Иннеса сочился ядом по отношению к себе, – я ее уговаривал. Я был настроен решительно, а Бланш в силу своего воспитания была податливой и послушной долгу девушкой, поэтому в конце концов она согласилась. В честь их помолвки устроили прием в Большом зале. Сердце мое было разбито, но я внушал себе, что поступил правильно по отношению к брату. Я говорил себе, что ее чувства… в общем, тогда мне казалось, что так будет лучше и что рано или поздно она тоже все поймет. Я много чего говорил себе… в основном все мои рассуждения были полным бредом. Собственная правота настолько не вызывала у меня сомнений, что мне и в голову не приходило ни с кем советоваться. Каким же я был дураком!

Эйнзли попыталась возразить. Иннес покачал головой:

– Да, я в самом деле был дураком, к тому же высокомерным дураком. Пожалуйста, не перебивай, я почти закончил. Мне нужна всего минута.

Он глубоко вздохнул – раз, потом еще раз, очевидно стараясь успокоиться. Эйнзли понимала, что ей остается одно: ждать. Ей было тошно слушать его и смотреть на него. Воспоминания до сих пор мучили его.

Едва заметно кивнув, словно отвечая себе на какой-то невысказанный вопрос, Иннес отрывисто продолжал:

– Бланш написала Малколму. Мне и в голову не приходило, что она так поступит, что захочет объясниться – рассказать ему о нас. Она отправила письмо после того, как бежала. У нее были родственники в Лондоне. Скорее всего, они с радостью приняли и ее, и ее состояние. Не знаю. Она бежала, а Малколм получил письмо, и, когда показал его мне, со стыдом признаюсь, что вначале я разозлился. Я-то, как мог, старался все наладить, а она все погубила… Вот видишь, тогда я не думал ни о Бланш, ни о чувствах брата, только о своих. – Иннес говорил быстро, иногда бессвязно, как будто слова долго копились в нем. – Да, я очень злился на нее. Кажется, даже дошел до того, что предложил Малколму: я поеду за ней и привезу назад, заставлю ее выйти за него замуж. Каким же я был эгоистом! Ведь так я и выразился: «заставлю». Последнее слово выдало меня. Малколм, конечно, кое-что подозревал, но до конца не был уверен. «Что значит – ты ее заставишь? – спросил он. Видела бы ты выражение его лица! Даже сейчас я живо вижу его перед собой. – Как ты можешь ее заставить и почему?» Мне стало тошно. Потом, когда он наконец стал обвинять меня, я пробовал его разубедить, но мы с Малколмом настолько хорошо знали друг друга… Видели друг друга насквозь. Жаль, что я на какое-то время забыл об этом. Наконец я все ему рассказал, стараясь выставить себя как можно благороднее. Видела бы ты его лицо! На глазах рушились его надежды и мечты… понимаешь, он ведь любил ее по-настоящему. В отличие от меня Малколм по-настоящему любил Бланш. «Я бы отдал ее тебе, – сказал он. – Я всегда хотел одного: чтобы она была счастлива. Как ты мог подумать, что я женился бы на ней, зная, что она любит тебя?»

Эйнзли застыла на месте; она не сводила взгляда с Иннеса, а он неотрывно смотрел на крест. Он говорил монотонно, почти равнодушно; лицо его смертельно побледнело. Эйнзли слушала его, и по ее спине пробегал холодок.

– Я рассказал ему все, – продолжал он, – и Малколм… как-то затих. Когда я спросил, простил ли он меня, он ответил, что ему нечего прощать, он просто хочет, чтобы его оставили в покое, а я так мучился сознанием своей вины, что мне тоже хотелось уйти. Потом он посоветовал мне поехать за ней. Уверял, что я составлю ее счастье. Несколько раз он повторил: больше всего на свете он хочет, чтобы мы были счастливы. Потом он отвернулся и ушел… Больше я его живым не видел.